для тех, кто слушает стихи

Игорь
Северянин:


(16.05.1887 - 20.12.1941)




Увертюра ("Ананасы в шампанском...")         

  mp3  

1685 K

К черте черта ("Какою нежностью неизъяснимою...")         

  mp3  

2312 K

В осенокошеном поле("Июль блестяще осенокошен...")         

  mp3  

877 K

 

По восемь строк

I ("Вы стоите на палубе...")         

  mp3  

1103 K

II (Карменсите) ("В тебе столько нежности тихой...")         

  mp3  

655 K

III ("Я приду к тебе, еврейка...")         

  mp3  

524 K

 

Это было у моря (Поэма-миньонет)         

  mp3  

1572 K

В лимузине ("Она вошла в моторный лимузин...")         

  mp3  

1447 K

На островах ("В ландо моторном...")         

  mp3  

1463 K

 

Эпилог

1 ("Я, гений Игорь Северянин...")         

  mp3  

2673 K

2 ("Я выполнил свою задачу...")         

  mp3  

2093 K

 

Родник ("Восемь лет эту местность я знаю...")         

  mp3  

1193 K

















   Увертюра
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Стрекот аэропланов! Беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! Крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! Там кого-то побили!
Ананасы в шампанском - это пульс вечеров!

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грезофарс...
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы - в Нагасаки! Из Нью-Йорка - на Марс!

      Январь 1915
..^..








   К черте черта
Какою нежностью неизъяснимою, какой сердечностью
Осветозарено и олазорено лицо твоё,
Лицо незримое, отожествлённое всечертно с Вечностью,
    Твоё - но чьё?

В вагоне поезда, на  каждой улице и в сновидении,
В театре ль , в роще ли, - везде приложится к черте черта.
Неуловимая, но ощутимая, - черта-мгновение, 
    Черта-мечта!

И больно-сладостно, и вешне-радостно! Жить - изумительно
Чудесно всё-таки! Ах, сразу нескольких - одну  любить!
Невоплощённая! Невоплотимая! тебя пленительно
    Ждать - это жить!

      Ноябрь 1914          
..^..   










   В осенокошенном поле
Июль блестяще осенокошен. 
Ах, он уходит! Держи! Держи! 
Лежу на шелке зеленом пашен, 
Вокруг - блондинки, косички ржи. 

О небо, небо! Твой путь воздушен! 
О поле, поле! Ты - грезы верфь! 
Я онебесен! Я онездешен! 
И бог мне равен, и равен червь!

      Июль 1911 
..^..   





   По восемь строк
I
Вы стоите на палубе за зеркальною рубкою
И грызёте,  как белочка, черносливную косточку...
Вы - такая изящная и такая вы хрупкая,
Вы похожи на девочку и немного на ласточку...
Улыбаются весело два матроса у румпеля,
Капитан донжуанствует, вам стихи декламируя,
О таинственном крейсере, о голубке под куполом,
То чаруя Мореллою, то Дарьяльской Тамарою...
..^..
II
      Карменсите
В тебе столько нежности тихой,
Но, время бездумно влача, 
Ты скрыла её под шумихой
Такого ж бездумного дня.
Но в каждом движеньи плеча
И в склоне твоём над гречихой -
В тебе столько нежности тихой...
О, если б она для меня!
..^..
III
Я приду к тебе, еврейка,
В звёздном плеске сонных струй.
Отворяй-ка поскорей-ка,
Отвори и не горюй!
За любовь плати любовью,
За измену отомсти:
По холмистому горбовью
Труп мой в озеро спусти...
      1910
..^..






   ЭТО БЫЛО У МОРЯ  (Поэма-миньонет)
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
      Февраль 1910 
..^..   










   В ЛИМУЗИНЕ
Она вошла в моторный лимузин, 
Эскизя страсть в корректном кавалере, 
И в хрупоте танцующих резин 
Восстановила голос Кавальери. 

Кто звал ее на лестнице: "Manon?" 
И ножки ей в прохладном вестибюле,- 
Хотя она и бросила: "Mais non!"* - 
Чьи руки властно мехово обули? 

Да все же он, пустой, как шантеклер, 
Проборчатый, офраченный картавец, 
Желательный для многих кавалер, 
Использованный многими красавец. 

О, женщина! Зови его в турне, 
Бери его, пожалуй, в будуары... 
Но не води с собою на Массне: 
"Письмо" Массне... Оно не для гитары!.. 

* Но нет (франц.).- Ред. 
      Июль 1910 
..^..   

















   НА ОСТРОВАХ
В ландо моторном, в ландо шикарном
Я проезжаю по Островам,
Пьянея встречным лицом вульгарным
Среди дам просто и - "этих" дам.

Ах, в каждой "фее" искал я фею
Когда-то раньше. Теперь не то.
Но отчего же я огневею,
Когда мелькает вблизи манто?

Как безответно! Как безвопросно!
Как гривуазно! Но всюду - боль!
В аллеях сорно, в куртинах росно,
И в каждом франте жив Рокамболь.

И что тут прелесть? И что тут мерзость?
Бесстыж и скорбен ночной пуант.
Кому бы бросить наглее дерзость?
Кому бы нежно поправить бант?
      Май 1911 
..^..   





   Эпилог
1
Я, гений Игорь Северянин, 
Своей победой упоен: 
Я повсеградно оэкранен! 
Я повсесердно утвержден! 

От Баязета к Порт-Артуру 
Черту упорную провел. 
Я покорил литературу! 
Взорлил, гремящий, на престол! 

Я - год назад - сказал: "Я буду!" 
Год отсверкал, и вот - я есть! 
Среди друзей я зрил Иуду, 
Но не его отверг, а - месть. 

"Я одинок в своей задаче!"- 
Прозренно я провозгласил. 
Они пришли ко мне, кто зрячи, 
И, дав восторг, не дали сил. 

Нас стало четверо, но сила 
Моя, единая, росла. 
Она поддержки не просила 
И не мужала от числа. 

Она росла в своем единстве, 
Самодержавна и горда,- 
И, в чаровом самоубийстве, 
Шатнулась в мой шатер орда... 

От снегоскалого гипноза 
Бежали двое в тлен болот; 
У каждого в плече заноза,- 
Зане болезнен беглых взлет. 

Я их приветил: я умею 
Приветить все,- божи, Привет! 
Лети, голубка, смело к змию! 
Змея, обвей орла в ответ! 
..^..
2
Я выполнил свою задачу, 
Литературу покорив. 
Бросаю сильным наудачу 
Завоевателя порыв. 

Но, даровав толпе холопов 
Значенье собственного "я", 
От пыли отряхаю обувь, 
И вновь в простор - стезя моя. 

Схожу насмешливо с престола 
И, ныне светлый пилигрим, 
Иду в застенчивые долы, 
Презрев ошеломленный Рим. 

Я изнемог от льстивой свиты, 
И по природе я взалкал. 
Мечты с цветами перевиты, 
Росой накаплен мой бокал. 

Мой мозг прояснили дурманы, 
Душа влечется в примитив. 
Я вижу росные туманы! 
Я слышу липовый мотив! 

Не ученик и не учитель, 
Великих друг, ничтожных брат, 
Иду туда, где вдохновитель 
Моих исканий - говор хат. 

До долгой встречи! В беззаконце 
Веротерпимость хороша. 
В ненастный день взойдет, как солнце, 
Моя вселенская душа!

      Октябрь 1912
..^..   









   РОДНИК
Восемь лет эту местность я знаю.
Уходил, приходил,- но всегда
В этой местности бьет ледяная
    Неисчерпываемая вода.

Полноструйный родник, полнозвучный,
Мой родной, мой природный родник,
Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!) 
    Неотбрасываемо я приник.

И светло мне глаза оросили
Слезы гордого счастья, и я
Восклицаю: ты - символ России,
    Изнедривающаяся струя!

      Июль 1914, Мыза Ивановка          
..^..   








всё в исп.  В. Луцкера

Рождество на Ядране А. В. Сливинскому Всего три слова: ночь под Рождество. Казалось бы, вмещается в них много ль? Но в них и Римский-корсаков, и Гоголь, И на земле небожной Божество. В них – снег хрустящий и голубоватый, И безалаберных веселых ног На нем следы у занесенной хаты, И святочный девичий хохоток. Но в них же и сиянье Вифлеема, И перья пальм, и духота песка. О сказка из трех слов! ты всем близка, И в этих трех словах твоих – поэма. Мне выпало большое торжество: Душой взлетя за все земные грани, На далматинском радостном Ядране Встречать святую ночь под Рождество. Чем эти самые живут, Что вот на паре ног проходят? Пьют и едят, едят и пьют -- И в этом жизни смысл находят... Надуть, нажиться, обокрасть, Растлить, унизить, сделать больно... Какая ж им иная страсть? Ведь им и этого довольно! И эти то на паре ног, Так называемые люди "Живут себе"... И имя Блок Для них, погрязших в мерзком блуде, - Бессмысленный, нелепый слог... На строчку больше, чем сонет А ее лицу шел черный туалет… Из палевых тончайшей вязи кружев На скатах плеч — подобье эполет… Ее глаза, весь мир обезоружив, Влекли к себе. Садясь в кабриолет По вечерам, напоенным росою, Она кивала мужу головой И жаждала души своей живой Упиться нив вечернею красою. И вздрагивала лошадь, под хлыстом, В сиреневой муаровой попоне… И клен кивал израненным листом. Шуршала мгла… Придерживая пони, Она брала перо, фантазий страж, Бессмертя мглы дурманящий мираж… Отличной от других Ты совсем не похожа на женщин других: У тебя в меру длинные платья, У тебя выразительный, сдержанный смех И выскальзыванье из объятья. Ты не красишь лица, не сгущаешь бровей И волос не стрижешь в жертву моде. Для тебя есть Смирнов, но и есть соловей, Кто его заменяет в природе. Ты способна и в сахаре выискать «соль», Фразу — в только намекнутом слове… Ты в Ахматовой ценишь бессменную боль, Стилистический шарм в Гумилеве. Для тебя, для гурманки стиха, острота Сологубовского триолета, И, что Блока не поцеловала в уста, Ты шестое печалишься лето. А в глазах оздоравливающих твоих — Ветер с моря и поле ржаное. Ты совсем не похожа на женщин других, Почему мне и стала женою. Выйди в сад… Как погода ясна! Как застенчиво август увял! Распустила коралл бузина, И янтарный боярышник — вял… Эта ягода — яблочко-гном… Как кудрявый кротекус красив. Скоро осень окутает сном Теплый садик, дождем оросив. А пока еще — зелень вокруг И вверху безмятежная синь; И у клена причудливых рук — Много сходного с лапой гусынь. Как оливковы листики груш! Как призывно плоды их висят! Выйди в сад и чуть-чуть поразрушь, — Это осень простит… Выйди в сад. В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом По аллее олуненной Вы проходите морево... Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева, А дорожка песочная от листвы разузорена, Точно лапы паучные, точно мех ягуаровый. Для утонченной женщины ночь всегда новобрачная... Упоенье любовное Вам судьбой предназначено... В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом — Вы такая эстетная, Вы такая изящная... Но кого же в любовники? и найдется ли пара Вам? Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым, И, садясь комфортабельно в ландолете бензиновом, Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше резиновом, И закройте глаза ему Вашим платьем жасминовым — Шумным платьем муаровым, шумным платьем муаровым!.. Не по пути И понял я, вернувшись к морю, Из экс-властительной страны, Что я «культурой» лишь позорю Свои лазоревые сны. Что мне не по пути с «Культурой», Утонченному дикарю, Что там всегда я буду хмурый, Меж тем как здесь всегда горю. Что механическому богу Не мне стремиться на поклон… Свою тернистую дорогу И свой колеблющийся трон Не променяю на иные. Благословенны вы, леса, Мне близкие, мои родные, Где муз святые голоса! 1928 Мои похороны Меня положат в гроб фарфоровый На ткань снежинок яблоновых, И похоронят (. как Суворова. ) Меня, новейшего из новых. Не повезут поэта лошади - Век даст мотор для катафалка. На гроб букеты вы положите: Мимоза, лилия, фиалка. Под искры музыки оркестровой, Под вздох изнеженной малины - Она, кого я так приветствовал, Протрелит полонез Филины. Всем будет весело и солнечно, Осветит лица милосердье. И светозарно, ореолочно Согреет всех мое бессмертье! На строчку больше, чем сонет А ее лицу шел черный туалет… Из палевых тончайшей вязи кружев На скатах плеч — подобье эполет… Ее глаза, весь мир обезоружив, Влекли к себе. Садясь в кабриолет По вечерам, напоенным росою, Она кивала мужу головой И жаждала души своей живой Упиться нив вечернею красою. И вздрагивала лошадь, под хлыстом, В сиреневой муаровой попоне… И клен кивал израненным листом. Шуршала мгла… Придерживая пони, Она брала перо, фантазий страж, Бессмертя мглы дурманящий мираж… Паллада Она была худа, как смертный грех, И так несбыточно миниатюрна… Я помню только рот ее и мех, Скрывавший всю и вздрагивавший бурно. Смех, точно кашель. Кашель, точно смех. И этот рот — бессчетных прахов урна… Я у нее встречал богему, — тех, Кто жил самозабвенно-авантюрно. Уродливый и блеклый Гумилев Любил низать пред нею жемчуг слов, Субтильный Жорж Иванов — пить усладу, Евреинов — бросаться на костер… Мужчина каждый делался остер, Почуяв изощренную Палладу… Рескрипт короля Отныне плащ мой фиолетов, Берета бархат в серебре: Я избран королем поэтов На зависть нудной мошкаре . Меня не любят корифеи — Им неудобен мой талант: Им изменили лесофеи И больше не плетут гирлянд. Лишь мне восторг и поклоненье И славы пряный фимиам, Моим — любовь и песнопенья! — Недосягаемым стихам. Я так велик и так уверен В себе, настолько убежден, Что всех прощу и каждой вере Отдам почтительный поклон Моряна Есть женщина на берегу залива. Ее душа открыта для стиха. Она ко всем знакомым справедлива И оттого со многими суха. В ее глазах свинцовость штормовая И аметистовый закатный штиль. Она глядит, глазами омывая Порок в тебе, — и ты пред ней ковыль… Разочарованная в человеке, Полна очарованием волной. Целую иронические веки, Печально осиянные луной. И твердо знаю вместе с нею: грубы И нежные, и грубые нежны. Ее сомнамбулические губы Мне дрогнули об этом в час луны… Ноктюрн Бледнел померанцевый запад, В горах голубели туманы, И гибко, и цепко сплетались В объятьях над вами лианы. Сквозь кружева листьев ажурных Всплывали дворцов арабески, Смеялись алмазы каскадов Под их пробужденные плески. Вам слышался говор природы, Призывы мечтательных веток, И вы восхищалися пляской Стрекоз, грациозных кокеток. Растенья дышали душисто Вечерним своим ароматом, И птицы, блаженствуя, пели - Как вы, восхищаясь закатом. Весь мир оживал при закате По странной какой-то причуде... И было так странно, так дивно Вам, жалкие темные люди! И было вам все это чуждо, Но так упоительно ново, Что вы поспешили... проснуться, Боясь пробужденья иного... 1908 В парке плакала девочка: "Посмотри-ка ты, папочка, У хорошенькой ласточки переломлена лапочка, - Я возьму птицу бедную и в платочек укутаю"... И отец призадумался, потрясенный минутою, И простил все грядущие и капризы, и шалости Милой, маленькой дочери, зарыдавшей от жалости. Он тем хорош, что он совсем не то, Что думает о нем толпа пустая, Стихов принципиально не читая, Раз нет в них ананасов и авто, Фокстротт, кинематограф и лото — Вот, вот куда людская мчится стая! А между тем душа его простая, Как день весны. Но это знает кто? Благословляя мир, проклятье войнам Он шлет в стихе, признания достойном, Слегка скорбя, подчас слегка шутя Над вечно первенствующей планетой… Он — в каждой песне, им от сердца спетой, — Иронизирующее дитя. О каждом новом свежем пне, О ветви, сломанной бесцельно, Тоскую я душой смертельно, И так трагично-больно мне. Редеет парк, редеет глушь. Редеют еловые кущи… Он был когда-то леса гуще, И в зеркалах осенних луж Он отражался исполином… Но вот пришли на двух ногах Животные — и по долинам Топор разнес свой гулкий взмах. Я слышу, как внимая гуду Убийственного топора, Парк шепчет: «Вскоре я не буду… Но я ведь жил — была пора…» Мои похороны Меня положат в гроб фарфоровый На ткань снежинок яблоновых, И похоронят (...как Суворова...) Меня, новейшего из новых. Не повезут поэта лошади,- Век даст мотор для катафалка. На гроб букеты вы положите: Мимоза, лилия, фиалка. Под искры музыки оркестровой, Под вздох изнеженной малины - Она, кого я так приветствовал, Протрелит полонез Филины. Всем будет весело и солнечно, Осветит лица милосердье... И светозарно-ореолочно Согреет всех мое бессмертье! 1910 Ноктюрн Бледнел померанцевый запад, В горах голубели туманы, И гибко, и цепко сплетались В объятьях над вами лианы. Сквозь кружева листьев ажурных Всплывали дворцов арабески, Смеялись алмазы каскадов Под их пробужденные плески. Вам слышался говор природы, Призывы мечтательных веток, И вы восхищалися пляской Стрекоз, грациозных кокеток. Растенья дышали душисто Вечерним своим ароматом, И птицы, блаженствуя, пели — Как вы, восхищаясь закатом. Весь мир оживал при закате По странной какой-то причуде… И было так странно, так дивно Вам, жалкие темные люди! И было вам все это чуждо, Но так упоительно ново, Что вы поспешили… проснуться, Боясь пробужденья иного… В ней и убогое богато, Полны значенья пустячки: Княгиня старая с Арбата Читает Фета сквозь очки... А вот, к уютной церковушке Подъехав в щегольском «купе», Кокотка оделяет кружки, Своя в тоскующей толпе... И ты, вечерняя прогулка На тройке вдоль Москвы-реки! Гранатного ли переулка Радушные особняки... И там, в одном из них, где стайка Мечтаний замедляет лёт, Московским солнышком хозяйка Растапливает «невский лед».