для тех, кто слушает стихи Юрий Рудис: (23.11.1958 - 21.02.2022)

* * *
Ангел мой, последнее оконце
в этом доме смотрит прямо в рай.
Видишь ли, мое заходит солнце.
Ты уж мне его не заслоняй.
Черный передел печали нашей,
чуя со святыми упокой,
выстроились как бомжи за кашей,
в очередь, обиженные мной.
Будет нынче хлеба им и зрелищ,
будет им и дыма и огня.
Ты со мною вряд ли уцелеешь,
так лети, и позабудь меня.
..^..   



Виоле

 Я эту игру отыграл давно.
 Зачем мне оно теперь -
 - умение правильно влезть в окно
 и выбить ногою дверь,
 и око за око, и плотью плоть,
 клин клином, глаза в глаза?
 Но нынче, наверное, сам Господь
 идет под меня с туза.
 Ему не спится уж много лет.
 Играем. Мне все одно -
 - кому придется встречать рассвет,
 уткнувшись лицом в сукно.
 Я знать не хочу -
 - под какой луной,
 и из чьего ребра.
 Но эта женщина будет со мной
 покуда идет игра,
 по справедливости,под заклад
 грешной моей души.
 И сам я нынче как-будто рад,
 что карты не хороши,
 что все они холодны, как лед,
 и лишь одна горяча.
 Когда я сделаю первый ход
 коснись моего плеча.
..^..  


Большая дорога

 За тех, кто когда-то был сентиментален
 и верил всему до рубля.
 Им богом был Сталин, Европою - Таллинн,
 и пухом - сырая земля.
 За тех, кого я никогда не увижу,
 поскольку не буду в раю,
 браток, довези сироту до Парижу,
 а я тебе песню спою. 
..^.. 



Амазонка

Безглазую надвинув маску ,
Без имени и без лица,
В мгновенную бросалась пляску
С тяжелым топотом бойца.
В мозгу перегорали пробки,
Ведь был соединен с тобой
Мир, отодвинутый за скобки,
Одною вспышкой световой.
И оставалась лишь картинка,
Двух белых призраков война.
На всем пространстве поединка -
Безумие и тишина.
Противник той же метой мечен
И точно так же обречен
Уколом в сердце или в печень
Установить судьбы закон.
Ведь победителей не судят
Ни там, ни здесь. И все равно,
Он победителем не будет.
Ему постигнуть суждено
Недостижимость абсолюта.
И лучшую из всех дорог
С небрежной точностью салюта
Ему покажет твой клинок.
..^..




* * *

Внутренний Сальери встает спозаранку,
поднимает веки, опускает взгляд,
он оставил Австрию на шарманку,
но желал бы теперь получить назад
небо её от можа до можа,
вороны, ласточки, облака.
И землю австрийскую тоже, тоже,
хотя бы на глубину штыка.
..^..





* * *

Барабан да дудка, крючки закорючки,
всякого любого доведут до ручки.
А на ручке ранка, а на ранке ватка.
У Амадея Моцарта мертвая хватка,
трость золотая, со слезою око.
Высоко летает, хоронит глубоко.
Для того булатный нож за голенищем.
Всё чего награбит, раздает нищим.
Стучит каблуками, платочком машет,
а вокруг голота вся поёт и пляшет.
А его товарищ был за свободу,
подсыпал яду, подул на воду,
выстрелил в затылок, столкнул с моста,
у них, белофиннов, с этим делом просто.
Кончается Моцарт, помирает, плачет.
А музыка играет шибче, жарче. 
..^..












* * *

Человек, управлявший Россией во сне,
Чего-то хотел от меня.
А мне было так хорошо на луне,
На склоне осеннего дня
Смотреть через желтое пламя костра
На гладкие воды реки,
Которую будут чертить до утра
Невидимых рыб плавники.
По черному небу текли облака
Сквозь голые ветки берез,
И весь управитель не стоил плевка
В бесклассовом обществе звезд.
И я вспоминал золотую страну,
Отечество это свое,
В котором никто не хотел на луну,
А только лишь выл на нее.
..^..













* * *

Тихая, тихая нас обступает вода,
белые лотосы, сонные нереиды.
Только чуть слышно потрескивает слюда
солнечных пятен над крышами Атлантиды.

Наш пароход железный, само собой,
всё ещё на плаву, само собою.
Сколько ещё он продержится за чертой,
это уже не зависит от нас с тобою.

Перекури, не надо кричать — Земля.
Донного ила вёрсты да снег скрипучий.
Это железо не слушается руля,
мы проиграли борьбу за его живучесть.
..^..













* * *

На оба хром крыла александрийский стих,
Пора ему остыть и камнем лечь в ограду.
О, легкорукая, позволь венок сплести
И дому твоему, и городу, и саду.
И поселить в ветвях не птицу, а глагол,
Чтоб дольше помнить мог ушедший утром рано,
Как дикий виноград уступы стен оплёл
И окна сизые подёрнулись туманом.
Чтоб дольше помнить мог уснувший на снегу,
На ветхом ватнике, не ожидая чуда,
И город на костях, и сад на берегу.
Ведь ангелы за ним не прилетят оттуда.
Что ж, этого ему уже не позабыть
В махорочном чаду погони и побега.
В ворота постучать и попросить ночлега?
В ворота не стучать, ночлега не просить.
Законна власть твоя, гостеприимен кров,
И можно жизнь прожить вдвоём с одной тобою,
Но отпусти его, не всех нас упокоит

В сиянье дней златых пришедшая любовь.


Не всех нас опьянит воспоминаний мёд.
Есть и покрепче хмель, повеселее имя,
Но и рабов твоих иное рабство ждёт.


Так отпусти его и смилуйся над ними.
..^..










* * *

Ночь обманутых женщин и пьяных мужчин,
Ночь причалов и трапов. Но суши кусок,
Ярославских суглинков последний аршин,
Слишком вязок — никак не уйдет из-под ног.
Только плещутся волны и ходит камыш,
Где-то здесь было море. Так где же оно?
Вместо треснувших стен и проваленных крыш
Отражают канавы в Европу окно.
Серой тенью скользит безымянный ковчег,
Но на палубу эту уже не попасть
Тем, кого проводили в шестнадцатый век
За веселую жизнь и Советскую власть,
На проселок, раскисший от мертвой воды,
Где под каждой сосною прохожий зарыт.
По лесам и болотам Московской Орды
Одичалая правда железом звенит.
И покуда не встретишь ее в темноте,
Можно жить-поживать и добра наживать,
Но межа глубока по сто первой версте —
Ни пройти, ни проехать, и дна не достать.
Только цепи гремят и трещат паруса.
Полчаса на раздумье, прощай и прости.
Еще можно вдали различить голоса
Тех, кому удалось с полдороги уйти,
Оттолкнуться от берега, кануть во мрак.
Пусть расскажет, чем кончились сны наяву,
Честный мусор крушенья, который никак,
Никого не удержит уже на плаву,
Еще можно нашарить в дорожной пыли
Атлантиды шесть соток на самом краю,
Чтоб уже и ни бог, и ни царь не смогли
Наложить свою руку на долю твою.
С этим можно ложиться на самое дно.
Где же море? В каком потерялось дыму?
Или карта губернии врет? Все одно,
Выход к морю нельзя отдавать никому.
..^..












* * *

В жизнь чужую, под осень, при ясной луне,
Самозванец въезжает на белом коне,
Словно в город чужой, как по нотам,
Между пьянкой и переворотом,
Он свободен, спокоен — практически мертв,
И отпет, и последней гордынею горд,
Отражен в придорожном кювете
И уже ни за что не в ответе.
И дрожит на ветру, как осиновый лист,
На себя не похож и от прошлого чист.
Лишь кресты — пораженья трофеи —
На груди, и веревка на шее,
Клочья черного знамени над головой.
И чужой стороне он, как водится, свой.
Он один здесь спокоен и ясен,
И на всякое дело согласен.
Он и швец, он и жнец, и последний подлец,
И на дудке игрец, и кругом молодец,
Не жилец, по народным приметам,
Но пока что не знает об этом.
..^..















* * *

... но те, кто от любви не умер,
когда была им смерть легка —
на среднем градусе безумья,
заходятся с полупинка.
Но вспоминают не желанье —
оно еще находит след,
а только рук своих дрожанье,
оцепеневший свой скелет
перед какою-нибудь Дашей,
давным-давно уже не нашей,
забытой вдоль и поперек,
дешевой правды воздух едкий
и двухкопеечной монетки
потусторонний холодок,
переходящий в ужас плавно,
когда доходит — как бесславно,
как безнадежно... Твою мать,
не ставь на цифру и цитату,
когда тебе по циферблату
в другую сторону бежать,
грести, старательно и тупо,
не поднимая головы.
Свинец обметывает губы
от бесконечного Увы.
Все судорогой сведено
под сморщенной горячей кожей,
и только дерево одно
еще на женщину похоже.
Она идет, она спешит,
спокойна, стискивает руки,
и за спиной ее летит
полупрозрачный бес разлуки,
и дождик льет такой воды,
что холоднее не бывает,
как будто не ее следы,
а самого тебя смывает.
Чужие люди, как стена.
Все улицы выходят к морю.
Прости, родимая страна,
но этим не поможешь горю —
недолог век людской печали.
И меж собою не равны
другая сторона медали
с обратной стороной луны.
..^..









* * *

Дом не зря крестом помечен, словно церковь иль тюрьма.
В переходе бесконечном дверь откроется сама.
И на кафельные стены, на оконный переплёт
Тень прощанья и измены запоздалая падёт.


Вот оно, твоё доколе, неразменный твой пятак.
Ну, перекреститься, что ли? ничего, сойдёт и так.
Призрачные коридоры, ламп наждачные круги,
Бесконечные повторы электрической пурги.


В теле хвором худо духу, да куда ж его девать.
Незабвенная маруха — на колёсиках кровать,
На безумном, на бесшумном, на резиновом ходу.
Парень в колпаке лазурном любит быструю езду


И прощальную улыбку скоро и его сорвёт
В темноту с подножки хлипкой коридора поворот.
Пропадёт и он без вести, ни приметы, ни следа,
В тот же час, на том же месте, как обычно, как всегда.
..^..











* * *

Пыль на кустах заиндивелая,
да неба серого лоскут.
Куда ты скачешь, лошадь белая?
Нас в этом городе не ждут.
В нем люди с праздничными лицами
не привечают чужаков
и убивают, как в милиции
не оставляя синяков.
..^..






* * *

И каждому скоту спасибо за науку,
что денег накопить, что нечего терять…
О, прапорщик, зачем вы пишете в гестбуку?
Не надо этих слов так часто повторять.


Из вашего поста пропала запятая,
сейчас вас мордой ткнут, вам будет нечем крыть.
На выгоревший плац слетает пыль златая,
младая жизнь кипит, и надо меньше пить.


Сменился караул у гробового входа,
служебный пёс уснул в казённом закутке.
Экран ещё горит. И с призраком народа
свобода говорит на птичьем языке.


А вам оно зачем, чужую тешить скуку?
Ещё одно на всех есть время до утра,
уснуть, как этот пёс, но только сон не в руку —
— синица в кулаке и суп из топора.


Придёт и ваш черёд домой идти с гулянки,
и, встретив тень свою в рассветной полумгле,
сыграть себе на слух “Прощание славянки”
на табельном, сто лет нечищенном стволе.
..^..











* * *

 Весь из дождя и снега 
 долог обратный путь, 
 альфа моя омега, 
 как-нибудь, как-нибудь. 
 Медленно, шаг за шагом, 
 взглядом цепляясь за 
 яблони над оврагом, 
 словно за образа.
..^..








* * *

мы дожидаемся рассвета,
чтоб выползти из всех щелей
и каждый поворот сюжета
украсить гибелью своей,
и каждый камень на пороге,
и каждую дороги пядь.
Ведь тем кого не любят боги
придется долго умирать.
Им никому не пригодится
уменье среди бела дня
в последний час войны родиться
из деревянного коня.
Им вольной воли ровно столько
отмерят, щелкая бичом,
чтоб кроме возвращенья в стойло
не помышляли ни о чем.
..^..

























* * *
 Любят времена опасные,
 осторожные весьма,
 буквы титульные, красные,
 византийского письма.
 Что б двуногий чуял шерстию,
 всем покровом роговым,
 близость третьего пришествия,
 разминувшись со вторым.
..^..









* * *

Открывай рояль,
становись в кружок.
Ты умри, а я
напишу стишок.
Было бы по ком,
не печалься, джан.
Мне вельми знаком
некролога жанр.
У меня их есть,
ай, хорош, хорош.
Про бумаги десть
и казённый кошт.
Ты его не брал,
молодец какой!
Ты его плевал
молодой слюной.
Чем тяжельше гнёт,
тем душа легчей,
проломился лёд
от твоих плечей.
И поверх земли,
ты увидел сам,
мы пойдём, пошли
по твоим костям.
Вот и всё тебе
от моей души.
Умирай теперь.
Хорошо. Якши.
..^..








* * *
Вот уже не пьешь ни грамма ты,
вот уж азбуку забыл.
Политически неграмотный,
жизнерадостный дебил.
За тебя такого наглого
люди думают в Кремле.
За тобой послали ангела
со звездою на крыле.
            24-го ноября 2021г.
..^..

всё в исп.  В. Луцкера