для тех, кто слушает стихи Алексей Рафиев: (20.03.1972 - 23.07.2023)

Путь по дну Поднебесной
Ангелы все в огне
Прямо над этой бездной
Пусть же мерещатся мне
..^..







По стеклу тихой каплей стекая, 
словно в омут летя головой. 
Жизнь, обычная жизнь – такая, 
что хоть волком завой, хоть совой 

закричи – не воротится время. 
Ход созвездий непоколебим. 
Шелестят еле слышно деревья, 
дышит небо, и выше – над ним – 

все живет – до последней крупицы – 
каждый неразличимый намек. 
И бессмысленно торопиться. 
И никто никогда не мог – 

кроме Бога – увидеть сразу 
миллиарды парсеков родства 
и осмыслить единый разум 
за фракталами естества. 

Паранойя железобетона – 
мир закованный в кандалах. 
Со времен все того же Платона 
и до наших – увы и ах – 

ничего не меняется – в общем. 
Мы такие, какие мы. 
И когда-нибудь плохо кончим 
в паранойе этой тюрьмы. 

…и когда-нибудь плохо кончим 
в паранойе своей тюрьмы.
..^..  




 3  Просятся  в  руки   звезды

Привыкшее к вечной халяве,
спрятавшись заподлицо,
клокочет в помойной яме
безликое говнецо –

мальчики-переростки
и девочки на двоих
заполнили все перекрестки,
и никуда без них.

Толпы, шеренги, анклавы,
корпоративные тьмы
в поисках вечной халявы,
в клетках своей тюрьмы,

в клетках новой тетрадки
новых порядков и схем –
лишь бы все было в порядке
и вместе – неважно, с кем.

В хлеву прокуренных комнат,
в угаре кухонных драк –
у каждого есть свой омут
и каждый себе дурак.

Подвисшие на паранойе,
подсевшие на героин –
все это наше – земное,
останки среди руин,

остатки столетних стрельбищ
и вековых тупиков.
В плену у хлеба и зрелищ
хватит на всех оков.

Позвякивая кандалами,
мы движемся в никуда –
помыслами и делами,
душами и телами –
гадами сквозь года.

Я тоже был крепко заперт
долгие годы вдали.
Мирок мой остыл и замер.
И не понять глазами.
Попробовали бы вы сами
слететь с орбиты Земли –

туда, где нет гравитации,
где силы тяжести нет,
и все пребывает в прострации,
и звук переходит в свет.

Но так легко и просто –
все, что есть надо мной.
 Просятся  в  руки   звезды  –
 просят  вернуться домой.

Придет еще время распада –
когда-нибудь да придет.
Не надо спешить, не надо
подталкивать числа. Тот,

кто знает, когда случится
самый последний отсчет –
не замечает числа.
Он вместе с ними течет

по календарным страницам,
ведя размеренный быт.
он может быть верхом и низом,
и одновременно – не быть.

Ближе на шаг до неба.
Звезды уже почти
просятся в руки. Мне бы –
Господи, пощади –

только б увидеть истин
перворожденных слизь.
Боже, я же не мистик.
Просто во мне срослись

древние эти сучья
окаменевших жил.
Просто мне выпал случай,
которого не заслужил.

У самого кончика носа
скользит, закругляясь совсем,
не ведающая износа,
незнающая систем,

такая наивная, право,
что жизнью едва ли назвать.
Не жизнь, а ее оправа –
как память тому назад

лет сто или даже двести
утратившая черты,
как будто бы вечность вместе,
как ангел, который ты

одна – для меня и только,
и столько всего вокруг,
что хочется рвать, где тонко,
магический этот круг,

и дальше лететь, и дальше –
сквозь весь этот зоосад,
и не обернуться даже,
и не отмотать назад.

Но так легко и просто –
все, что есть надо мной.
 Просятся  в  руки   звезды  –
 просят  вернуться домой.
 Просятся  в  руки   звезды  –
 просят  вернуться домой.
..^..



 4  ПАМЯТИ ГЛЕБА ОЛИСОВА

Тончайший процесс перехода из цвета в свет –
дерево, превращающееся в огонь
не оставляет след в промежутках лет,
если смотреть из выключенных окон

на горизонта размытую полосу.
Видеть – это еще не значит, что быть.
Я заблудился в каменном темном лесу,
сдавленный эхом железобетонных плит.

Посторонись, нелепая череда
жалких столетий и сморщенных муляжей.
Не все равно ли – подвал это или чердак?
День или ночь упоительных длинных ножей –

все в неизвестности! Молекулярный ряд
не разорвется под натиском пустоты.
Жизнь превращается в холостой снаряд,
и безразлично – я это или ты.

Поводом может казаться любой каприз.
Невозвращенцам прощения в мире нет.
…капает, капает из-под длинных ресниц
мутная жижа истлевших во мне планет.
..^..  






 5  Воодушевление

Одушевляя в каждом слове.
Одушевляясь через речь
в самой своей первооснове –
любая тень, любая вещь – 

стремится вынырнуть из тлена
порабощенных смертью тел –
как Буратино из полена,
как снеговик через метель, 
..^..  












 6  Ты  моё  счастье

Ты – моё  счастье , мое  бесконечное   счастья .
Можно было бы вывернуться наизнанку
или разрушиться, разъединиться на части,
или вспыхнуть, как веток сухих вязанка.

Это – любовь – моё отторжение мира –
через тебя растворившееся в одночасье.
Это – моя глухая, слепая лира,
не претендующая на земное  счастье .

Но – невозможно. Мне хочется – редко-редко
быть похожим на лица своих сограждан,
быть таким же, как фотографии предков,
быть бесцветным – даже если раскрашен

каждый атом, каждая единица.
Я ведь действительно им завидую, Каля –
всей этой шушере нашей с тобой столицы.
Только б не сгинуть. Жизнь не бывает другая.

Только такая, как вижу сквозь паранойю
лунных подтеков на паперти талого снега.
И никогда мне уже не слиться с роднёю
или с народом – не позволяет эго.

Черт с ним… Однажды наступит последний отрезок –
тихо зажмурится тельце, навзничь упавши.
Я не бываю, милая, груб и резок.
Кажется разве что. Ох уж мне эти ваши

вечные домыслы глупо изогнутых улиц,
все эти лица, все эти караваны
делающих карьеры унылых умниц –
хоть никогда не вылезай из ванной.

…вот обложусь игрушками, как младенец,
и позабуду напрочь причуды речи…
Только ведь мир все равно никуда не денется –
бестолку ждать, что с годами в нём станет легче
..^..   





 7  Скифы

О, ты, гламурный мир, усеянный блядвом –
все эти глянцы мрачных светских хроник.
Вы так изгадили наш общий дом,
что не становится от ваших похоронок 

хоть каплю легче. Слишком много вас –
до основания прогнивших чучел –
и ваших фраз – случайных, бледных фраз.
Нет – все-таки не зря я столько мучил 

любую тлю, прилипшую к ногам,
испепеляясь в собственном горенье,
и срал на головы чужым богам,
и пачкал их меха и оперенья. 

Вся эта поколенческая муть
обмякла наконец-то и готова
к распаду – надо только подтолкнуть,
чтобы пошло быстрее дело, чтобы 

костры пылали вдоль границ ума.
Мне надоела вялая текучка.
Мне надоели – долгая зима
и холуев безропотная кучка, 

глядящих в мир, как в пенсионный фонд.
Пора снести все это – без остатка.
Мир не больница и не эшафот.
Пусть будет горько – лишь бы стало сладко. 

Мильёны вас. Нас тьмы и тьмы, и тьмы.
Попробуйте – сразитесь с нами.
Да – скифы мы. Да, азиаты – мы –
с раскосыми и жадными очами. 

Журнальчики с портретами вождей,
плакатики моделек и актрисок…
Грядет эпоха огненных дождей.
Час искупленья на пороге – близок 

тот миг, в который все, что есть теперь,
отторгнется от все еще живого,
и отворится для иного дверь,
и будет много этого иного. 

Но вы не слышите меня. Все, как всегда –
привыкшие к размеренному быту
вы прожираете свои года,
отстраивая выше города,
в пространстве, у которого разбита 

сама основа. Эхом от колонн
я отрекаюсь от пустых рефлексий,
и вижу, как несется Вавилон
сквозь череду вселенных и предместий 

к темнице неосвоенных пустот,
порабощенных завистью и скукой.
Я вижу это все с таких высот,
что это будет, или – быть мне сукой. 

Не вечно же блядву крутить кино?
Ведь не случайно прозвучало Слово –
То самое, которое Оно,
и ожила моя первооснова, 

и мой, разграбленный веками Храм,
очнулся и затеплился в утробе,
и изгнан из него пришедший хам,
и бесы запечатаны во гробе. 

Они скребутся в коробе своем –
хотят опять сбежать из-под засова.
Всегда приходит то, что мы зовем,
забыв о том, что первым было Слово. 

Эпоха переросшей тени тьмы
закончится угаром катаклизма,
и все слепые, все на свете мы –
живущие от верха и до низа – 

получим по молитвам и делам –
не в первый раз. Увы – ничто не ново
в пределах душ, отмерянных телам –
с тех самых пор, как зазвучало Слово. 
..^.. 










 8  Шансон

Мир горит и по швам трещит.
К черту рушится Третий Рим.
Мы ложимся сами на щит
и не ведаем, что творим –

как обычно – кругом вода
словоблудия, каждый бес
пробирается без труда
в поднебесную наших сердец,

каждый оборотень скулит,
отрекаясь от рук и ног,
и приходит в ночи Лилит
в дом любого, кто одинок.

Все буквально – каприз, испуг,
власть украдена и больна.
Скоро, скоро очнется дух,
но сначала – война, война…
..^..







 9  Блюз

Еле скрипнула половица, 
и разрезало, разорвало 
годы памяти, милые лица, 
и почудилось, что водица 
превратится вот-вот в вино. 

Жизнь, как оборотень в темнице. 
Полнолуние. Никого. 
Только чудится, что водица 
превратится вот-вот в вино. 

И на дне опустевшей бутылки 
скачет чертик, прося помочь. 
В голове моей – дрянь, опилки, 
этикетки, фантики, бирки, 
бесконечная вечная ночь. 

Ах, когда бы хоть кто-то сдюжил 
хоть отчасти хоть малый миг 
бесконечной и вечной стужи. 
Безразлично – моей ли? Их? 

Как же хочется возродиться, 
отсидеться в немом кино. 
Все, что так нестерпимо длится, 
если было, то слишком давно, 

и бессмысленно звать на помощь – 
тишина за корсетом лет. 
Только помнишь, по-прежнему помнишь 
даже то, чего вовсе нет. 

Скорость света и черные дыры 
растворяются за спиной. 
Вечность от сотворения мира, 
если есть, то во мне. Со мной 

ничего не может случиться – 
ни ужасного, ничего. 
Только чудится, что водица 
превратится вот-вот в вино. 

Нынче небо совсем в разрывах 
и безропотно. На века 
бьется память, как рыба в Рыбах, 
уплывая за облака 

мутной ложью по мутной жиже. 
Ах, когда бы хоть кто-нибудь 
стал на шаг к горизонту ближе. 
Все, что надо забыть – забудь, 

и живи, потому что стоит – 
даже если вокруг чума 
и наш мир потихоньку тонет. 
Впрочем, ты это все сама 

знаешь милая от рожденья: 
наши тени – и те – всего 
лишь нелепые глупые тени 
наших обмороков и падений, 
наших слишком невнятных видений, 
не оставивших ничего 

ни единому из потомков. 
В заповедной, бедной глуши 
слишком зыбко и слишком тонко 
для одной на двоих души. 

Будет ветер срывать антенны, 
будет Солнце слепить глаза, 
будем биться пульсом о стены, 
будут пропасти и небеса… 

Разве можно все это разом 
превратить в придорожную пыль? 
Не позволит вселенский разум. 
Важно лишь, чтобы разум был. 

Остальное – мелочи жизни, 
перемолотая ерунда. 
Я, конечно же, милая, шизик. 
Это – да. Безусловно, да. 

Будет Солнце дальше катиться, 
освещая священное дно, 
и мне кажется, что водица 
превратится вот-вот в вино. 

Будет искра лететь из печки. 
Будет дым валить из трубы. 
Будут травы леса и речки. 
Будут бабочки и кузнечики, 
и уставшие человечки 
между речек, лесов и травы. 

Будет думаться, будто снится. 
Будет сон в целый век длиной. 
Будут звезды во тьме светиться. 
Будешь ты. Будешь ты со мной. 

Либо так – ничего не будет, 
кроме оторопи в пустоте, 
и слепые, немые люди, 
и промерзшая даль везде – 

простирается по пустыне 
бесконечной вечной тюрьмы – 
от начала времен до ныне, 
и во всем этом – только мы – 

обезумевшие от злости, 
ошалевшие от бытия, 
как сухие, бездушные кости – 
только мы – только ты и я. 

Страшно, милая, и тревожно 
мне от этих причуд ума, 
и порой совсем невозможно, 
и нельзя, даже если можно, 
потому что – зима, зима 

по Земле просквозит поземкой – 
заметет, занесет, за сим 
ни единому из потомков 
не укрыться от этих зим. 

Выбор делает каждый, каждый 
движим, даже когда недвижим 
его мир – каждый смертный, даже 
если он никогда не жил 

и не был, и не будет вовсе, 
и не знает о том, как быть 
и лететь, и разбиться оземь, 
и забыть – навсегда забыть 

все, что двигалось и дышало, 
и любило Земную ось. 
Ты же, мать, не затем рожала, 
чтобы все это прервалось? 

Получается – выбор сделан. 
Глупо, милая, горевать 
над дряхлеющим млеющим телом, 
опрокинутым на кровать – 

ведь Земля не устанет крутиться, 
и не кончится, значит, кино, 
и мне чудится, что водица 
превратится вот-вот в вино.
..^..






10  Страх

 Споры  и  пересуды ,  распри  и тьмы.
Звенья цепочки, разорванной по звену.
Было бы проще, если бы только мы.
Можно было бы даже сыграть в войну –

выскоблить дочиста, чтобы блестело во мгле,
всякое слово, оброненное между тем.
Мы – человечество, созданное на Земле –
делаем глупости каждой извилиной тел.

Дальше, скорее всего, будет светлая даль
и облаков еле слышные корабли,
и ничего никому в целом мире не жаль.
Мы – человечество, созданное от Земли.

Дело десятое пробовать думать не так.
Пусть его – весь этот вялотекущий угар
сбитого ритма, сошедшего в рваный такт.
Стоило б знать, за что поплатился Икар.

Март на исходе, а все еще кружит метель.
Будут и правнуки, и километры дорог.
Будет, пока его помнят, страдать Прометей,
и побиваться камнями любой пророк.

Так мы устроены, так исковерканы, так
давит на плечи собственных мыслей груз.
Так отступает и подступает страх.
Так умирает и воскресает Иисус.
..^..