для тех, кто слушает стихи


Ника
Батхен:




"Когда ты в первый раз..."         

  mp3  

3695 K

"Таить ли таянье снегов..."         

  mp3  

1415 K

Опоздать к Рождеству ("Чем потешиться, ночь...")         

  mp3  

2439 K

Баллада поражения ("...Состариться в империи...")         

  mp3  

3981 K

Ф. Максимову ("О вас, кто ходит кривой дорогой...")         

  mp3  

1953 K

Дагерротип ("Скрипучий кашель дилижанса...")         

  mp3  

2376 K

"В пряничном домике у реки..."         

  mp3  

1434 K

Зимняя свадьба ("Ворох брани, шиш в кармане...")         

  mp3  

3144 K

"Мой бог - слабак и немного циник..."         

  mp3  

2037 K

"Шалом Шекспиру - дыня пахнет дыней..."         

  mp3  

1267 K

"Прячутся мальчики в старых книгах..."         

  mp3  

3731 K

ПОПАДАНИЕ ("Герои сидят на пригорке, сложив шалашом "калаши"...")         

  mp3  

3393 K

"Беспутная зима закончится в июне..."         

  mp3  

2377 K

"Смело Москву..."         

  mp3  

2192 K

"Положу в необычайник..."         

  mp3  

2415 K










*  *  *
Когда ты в первый раз достал
Тяжелый меч из новых ножен,
Сиял клинок и день блистал,
И представлялся невозможен
Хоть шаг назад…Тряпичный крест
Хранила верная рубаха.
Строкой обвязывал эфес
Девиз "Любовь не знает страха".
Когда венецианский порт
Из пасти выпустил галеры,
Там были грязь и кровь и пот,
Следы проказы и холеры.
Ты бредил в трюме. И в жару
Молил безносого монаха.
"Молчи о мне, когда умру.
Скажи: любовь не знает страха!"
В горах таился Божий Град.
Пылал закат. Горели стены.
Летучих стрел смертельный град
Дробил щиты. Непогребенны
Лежали кони и рабы.
И трубный глас слуги Аллаха
Мешался с голосом трубы
"Вперед! Любовь не знает страха"
В долинах цвета сургуча
Брели дожди. Играли свадьбы.
Ты был застигнут без меча
У белых стен своей усадьбы.
Ты задушил троих и сам
Остался спать на поле брани.
Стекали слезы по усам,
Слеталась дрянь к открытой ране.
И бестелесный проводник
Поднял тебя над грудой праха
"Вот соль домов, людей и книг.
Скажи, любовь не знает страха?"
А я ждала недолгий век
Невестин, женский, горький вдовий.
Рожала дочь, смотря на снег,
Плела шелка у изголовий
Трех королев. Сплела покой.
Порвалась нить - истлела пряха.
Я завязала жизнь строкой
"Прости. Любовь не знает страха".
..^..   



*  *  *
Таить ли таянье снегов?
Летать ли? Лить на камни воду?
Лилит - любовь. Ее с торгов
Продав, сажают на подводу
И увлекают в божий хлев
За всех овец трудиться в поте.
А ей плевать. Ей нужен лев.
Иуда в золоте и плоти.
Закроет крыльями заря
Следы любовного восторга.
Восславьте нового царя!
Глядите, он грядет с востока!
Когда былое отболит,
Мир разорвется, как страница.
Из тьмы появится Лилит -
Порфироносная блудница.
..^..   







Опоздать к Рождеству 

Чем потешиться, ночь? Расписным куличом 
В белоснежной январской глазури. 
По пустым переулкам бродить ни о чем, 
Наблюдать, как шановный мазурик 
Потащил виртуозно пустой кошелек 
У пьянчуги, счастливого в доску, 
Как законченный год вышел тенью и лег 
У столба по фонарному воску. 
Этот свет, что любого состарит на век, 
Одиночество первой морщины. 
Потаенную грусть увядающих век 
По достоинству ценят мужчины. 
Электричество. Связь. Необъятный поток. 
Мыслеформы двоичной системы. 
Мандарины попарно ложатся в лоток, 
Ночь молчит. Двери прячутся в стены. 
Не укрыться в подъезде от взглядов витрин, 
Не спастись от свистка постового. 
Перекрыты все трассы, ведущие в Рим, - 
Вдруг да выпустят бога - живого. 
За душой ни души. Мостовые Москвы. 
Кроет ветер безбожно и люто. 
...По Арбату устало плетутся волхвы 
И в снегу утопают верблюды. 
..^..   





Баллада поражения

...Состариться в империи. Труды
Переплетать и складывать на полку,
С усмешкой предпочесть волчицу волку,
К вину порой не добавлять воды.
Прогнать рабов и жить наедине
С немым писцом и дурой-эфиопкой.
Лелеять сад, прогуливаться тропкой,
Что с каждым годом кажется длинней.
Немногие друзья потратят время...
У нас в провинции такие вечера -
Ни кислый спор ни тяжкая жара
Дурную кровь свинцом не вдвинут в темя.
Прохлада, тишь и запах резеды,
Летят цветы томительных магнолий,
Резвится пес, томясь случайной волей,
Заводят хор цикады у воды.
Гляди на гладь отрытого пруда
Циничными, усталыми глазами.
Звезда упала. Мир как будто замер.
И снова - тишь, империя, вода.
Соседи все судачат о войне,
Соседка все твердит "Пора жениться"...
Кишит огнем восточная граница,
А женщин я давно видал во сне.
Столица злится. Где-то будет бунт,
А где-то недород, чума и язва.
Пройдут дожди. В усадьбе станет грязно.
Потом листву опавшую сгребут 
И подожгут. И дым нам будет горек.
По счастью императорских причуд
Случилось избежать. И вот молчу,
Шагами полируя дом и дворик.
Вчера в камин отправил манускрипт -
Я был юнцом, когда писал о жизни -
Извилистом пути к последней тризне
Божественной... Да, кажется скрипит
Калитка - там гонец, в его суме
Заляпанный вином и жиром свиток -
В Сенате дураков, что в тоге ниток -
Империя нуждается в уме...
Я дам гонцу сестриций. Что ж, пора
Фарфоровый флакончик, в нем цикута.
И время станет медленным, как будто
Туман над лугом в первый час утра...
Сломал печать. Читаю. Пенсион
Подняли. Но слегка... За ненадежность.
Мой римский друг твердит про осторожность,
Хулит дожди, матрону и Сион.
...У эфиопки сладкие соски,
Тугое, недоверчивое лоно.
Зима к нам подступает неуклонно
И мысли, как сандалии, узки.
Я буду спать и видеть сон во сне:
Последний легион, ухмылку гунна,
Святой венок народного трибуна
И слово, предназначенное мне...
..^..   










Ф. Максимову

О вас, кто ходит кривой дорогой,
Кто молча стонет "Люби, не трогай",
Кто равно дорог царю и гейше,
Кто видел тени былых светлейших,
Кто ищет в пыльном кладбИще лавки
Смаргад с головки былой булавки,
Кому дороже любой невесты
Сухие желтые палимпсесты -
Желаю счастья - вы так непрочны,
Вы так на звездах своих полночны,
Что никакому теплу и свету
Не перебраться за эту Лету.
"Люби, не трогай". А мы руками
Зерно до хлеба и глину в камень,
И держим угли в ладони "На же -
И будет счастье - пускай не наше,
Очаг и крепи, столы и спальни"...
Чем ход нелепей, тем взгляд кристальней,
Тем выше небо над городами,
Тем больше странных идет следами,
Дрожит в трамваях, ладонью робкой
Скребет по стеклам "Кривой дорогой" -
На транслатинском своем транслите -
"Нам будет больно. А вы - любите". 
..^..






Дагерротип

Скрипучий кашель дилижанса -
Проклятье долгого пути.
Плечом, бочком в карете жаться,
Болтать, зевать и простужаться,
Глотать густой аперитив
Дождливой ночи. Палестина
Пуста и пыльна, но зато
Прекрасен город Константина.
Верблюд упрямая скотина.
Протерлось верное пальто.
Истоптан справочник. В кармане
Платок и крошки табака.
…От суеты непониманий
Он стал топить стихи в лимане
Каспийской лужи… А пока
Луны лоснящаяся слива
Висит над розовым дворцом.
Из термы выросла олива,
У льва отбиты нос и грива,
Невозмутимея лицом,
Глядит пастух на проезжанта.
На углях жарится форель.
Бандит вчера убил сержанта,
Тот был женат. Беднягу жалко.
Лулу, рисуя акварель,
Опять испачкала передник,
Прошу простить ее, мадам…
И в путь – от первых до последних
Столиц былого. Век – посредник,
Экскурсоводом по годам
Провел и высох, позапрошлый,
Не повстречав, не утолив…
Дрязг дилижанса, хохот пошлый:
«Пардон, жаркое пахнет кошкой».
…И лентой брошенный залив… 
..^..













*  *  *

В пряничном домике у реки
Время горчит. Убери коньки
Или по случаю, к январю
Встречному мальчику подарю.
Талую льдинку почти за честь -
Целого мира ему не счесть!
Дело капели - точить слезу
В белую пряничную глазурь.
Дело оленя - идти вперед.
Правду пытаю - а он не врет.
Слева на шее - следы ножа.
Что тебе помнится, госпожа?
Белое в белом, хрусти, хрусталь!
Дело за делом, а слово - сталь.
За поворотом моей тропы - 
Сохлые розовые шипы.
...Город мой, башенка да балкон,
Кружево песен со всех окон,
Конная статуя на мосту.
Горбится Герда - а я расту...
..^..









Зимняя свадьба

Ворох брани, шиш в кармане,
Не пришей кобыле хвост.
Еле-еле тянут сани…
Далеко ль еще до звезд?
Сука-вьюга шепчет в ухо:
— Спи, давай, пока живой!
Что, старуха, хватит духа
Ухнуть в омут с головой?

Облаком белого полотна —
Зимняя свадьба.
Господи, чаша моя полна —
Не расплескать бы,
До губ донести.

По пути в трактир закатим
Да на тройке с бубенцом,
За вино сполна заплатим
Золотым твоим кольцом.
А не хватит — не до страха —
Пить бы горько, петь бы в лад —
Похоронную рубаху
Я за чарку дам в заклад.

Облаком белого полотна
Зимняя свадьба.
Господи, чаша моя полна —
Не расплескать бы,
До губ донести!

Эх, гуляй дотла, слезами
Мой полы, считай углы!
Не забрили, не связали,
Не забили в кандалы!
Море боли да без брода
По колено во хмелю!
Весела моя свобода,
Но сильней тебя люблю!

Облаком белого полотна
Зимняя свадьба.
Господи, чаша моя полна —
Не расплескать бы,
До губ донести!!!

Лес теснится — сплошь осины.
Ни лучины, ни луны.
Едем гатью вдоль трясины.
Ночи стылые длинны.
Вьюга, устали не зная,
Вышьет кружевом наряд…
Как согреть тебя, родная,
В снежных санках ноября?

Облаком белого полотна
Зимняя свадьба.
Господи, чаша моя полна —
Не расплескать бы,
До губ донести…
..^..









*  *  *

Мой бог - слабак и немного циник
Он носит джинсы и пьёт кагор,
В его кармане всегда полтинник,
А вместо плеши - всегда пробор.

Он пьёт... об этом уже сказала,
Он спит... а спит ли он здесь вообще?
Он может в полночь прийти с вокзала,
В дождевековом сыром плаще.

Достать билеты - плацкарт до Тулы,
Сказать езжай, у меня дела.
Он знает точки любой натуры, 
Как кожа помнит укол стила.

Я буду плакать и бить стаканы,
Потом поеду... А он пока
Повесит плащ, перевяжет раны
И выпьет тёплого молока.

Его заботы моим не пара,
Ивану - Машу, кота - мышам.
Горнило - горю, кошму - кошмару,
И с каждым маленьким - по душам.

Да, с каждым малым - ладонь к ладони,
Простить и снова, простить и сно...
Спрошу, как пахнут ковыль и донник,
Скажи - степняцкой, скажи - весной...

Дай бог покоя - на ночь глухую
Дремать вполглаза, слова плести,
Раз взял богиней меня - такую,
То я сумею его спасти. 
..^..









*  *  *

Шалом Шекспиру - дыня пахнет дыней,
Томительным трудом, глухой гордыней,
Печальной красотой пчелиных сот.
Смотри, как по губам стекает сок
И странно - сладость впитывает кожу.
Дыханием тебя не потревожу,
Но буду любоваться, как уста
Беспомощно твердят "устал, устал".
И сталь прорежет треснувшую корку
До белого нутра и крикнет "горько"
Веселый хор гостей. Неси вино -
Оно горчит сегодня. Старый Ной
Не ныл а пил - и вот, его седин
Не пощадил его беспутный сын.
Поэтому зарок - рожаем дочек,
Не путаем места стручков и строчек,
Играем в словари наедине,
Я отогреюсь, ты заледеней.
Шекспир мне друг, но истина отныне
В прохладной и сырой природе дыни,
В голодных ртах взыскующих галчат...
Мне будет сладко. Гости - замолчат.
..^..


















*  *  *

Прячутся мальчики в старых книгах, в тусклых открытках "Восьмого ма"
В пульках свинцовых, монетах, нитках. Как незаметно пришла зима!
Тащится туша пешком по лужам, палка о камни - скирлы-скирлы.
Ужин не нужен, и дом не нужен, разве в кровати считать углы,
Прятаться куклой под одеялом, гладить обои, скрести узор.
Стал отработанным матерьялом, шлаком, отходом, позор, позор!
Буки крадутся к забытой зыбке, серые волки падут на грудь.
Мальчик, ты слышишь? Играй на скрипке, выйди из тени, останься, будь!
Ты, шестилетний, с песком в кармане, видишь твой мячик упал в Неву.
Ежели Таня тебя поманит - прячься от Тани, сиди во рву.
Вот тебе корка и сахар сладкий.  Вот от отца полтора  письма.
Вот от бабули чулок с заплаткой.  Мама исчезла восьмого ма...
Ты уцелеешь. Забудешь голод.  Вырастешь сильный и молодой.
Чуешь - в тебя прорастает  город,  серым  гранитом, густой водой.
Скрипка останется в бывшей детской. Крошится жёлтая канифоль.
Мальчик, уже никуда не деться - только по нотам, на страх и боль.
Только минута и я не стану. Ты, шестилетний, живи пока -
Струнным квартетом, зерном каштана.
Камешком
В клапане
Рюкзака...
..^..










ПОПАДАНИЕ

Герои сидят на пригорке, сложив шалашом "калаши".
Буханка, немного махорки и водка - пиши-не пиши.
Пропахли бензином и потом, железом и скверной едой.
Одних дожидается кто-то, другие бредут за бедой.
Взрывают, ломают, калечат, ложатся кишками на дзот,
Друзей принимают на плечи и делят посылку на взвод.
На взводе, в запале, в загуле, хабарик, краюшка, до дна!
Пропали проклятые пули, вокруг молоком - тишина.
Луна поднимается в гору, рыбёшки уснули в пруду.
Герои расстанутся скоро, ведомые вечным to do.
Одним возвращаться на базу, другим в догорающий дом.
Писатель обдумает фразу с зачином на следующий том...
  *  
Он был у меня в понедельник - 
небритый, хромой, в камуфле.
Стирал гимнастёрку и тельник,
смотрел с отвращеньем на  телек,
ругался что чёртов бездельник,
ни водки, ни хлеба, ни денег,
ни места на этой земле.
Зачем я воюю, приятель,
зачем мне, к чертям, автомат?
За что мой напарник - предатель?
Зачем мне ребят поднимать -
Смотри, пулемёты напрпво,
а снайпер засел на сосне.
Сам лезь в раскалённую лаву!
Плевал я на вечную славу,
верни командира к весне,
и дай хоть немного без драки.
Побреюсь, письмо напишу.
Иссчезнем во мраке?  не, враки,
я с Зёмой еще подышу.
Злодей в голубом вертолёте, 
десантники просят огня.
Я верю - в другом переплёте
он взял бы и грохнул меня -
за ванну в отдельной квартире,
за гранки, тираж и фуршет...
Спокойно.
Уже проходили.
Смотри - 
я меняю сюжет!
..^..

















*  *  *

Беспутная зима закончится в июне,
Купальские костры зажгутся вопреки.
Я больше не ищу мой остров накануне
Когда уносит сон течение реки.
Барометр с утра показывает «ясно»
Смотреть назад не грех, идти назад - тюрьма.
Зовут «Орфей! Орфей!» но прошлое не властно.
И арфы грустных фей играют задарма.
Мой путь – не миновать долины смертной тени,
Узнать свое лицо в густом стекле пруда,
Веселые цветы нарисовать на теле
И до утра склонять – воде, воды, вода…
На берегу реки не испытаю жажды.
Все просто, мой сеньор – начнется ледостав,
И остров унесет в страну «любой и каждый»,
И сердце замолчит, от времени устав.
Но разве запретишь ручью тянуться к морю?
Лекарство от любви не лечит дурака.
Пускай старик январь играет до в миноре,
Но после ждет июль. И новая река!
..^..














*  *  *
Смело Москву. 
Собаки скачут смело
По россыпям искрящегося мела
И оставляют подписи – кто где.
Торопится татарка на Таганку,
Сбивает с ног поземку-хулиганку.
Свисают провода, устав гудеть.
У тополя в ветвях метла и плетка.
Троллейбус заявил, что он пролётка,
И едет отвоевывать Арбат.
Магог и Гог плетутся к синагоге.
Считает этажи курьер убогий.
На брата брат идет в кино и рад.
Неспешно новогодится Ордынка,
Лежит на остановке мандаринка
И вспоминает солнечный Китай.
Зажгу фонарь. Пройду по переулкам.
Найду снеговика.
Ругну придурком
И попрошу:
Не тай.
Не тай.
Не тай…
..^..








*  *  *
Положу в необычайник звездной пыли два зерна, 
Снов веселых и печальных. Пусть поднимется со дна 
Муть, в которой заплутают все ненужные слова, 
И останется простая сказка – только наливай. 
Сладко пахнет придорожник, притомленный кипятком. 
Я принцесса, ты сапожник, башмаков своих заложник, 
Нахватался смыслов ложных, не жалеешь ни о ком. 
Дуракам Закон не писан – ветхий, новый, все одно 
На сто лет уснет Алиса, раскрутив веретено, 
Что случится то случится, принц родится к январю, 
Унесет его волчица прочь от жадин и ворюг, 
Славно вырастит в пещере, меж надежных серых стен, 
На врагов клыки ощерив… Буль – и чайник опустел. 
У костра рассвет встречаю, грею воду на века. 
Заварю необычаю - чуда в чашке два глотка :)
..^..












всё в исп.  В. Луцкера

Между нами пролягут моря... Там медузы, киты и дельфины. Там ржавеют на дне якоря, спят монеты с чеканкой Афины. Представляешь, две тысячи лет их никто не касался руками? Нынче я покупаю билет, завтра утром проснусь в Йокогаме, Через месяц войду в Иордан, притворившийся водами Ганги... Это наша дорожная дань - ковыли, пустыри, полустанки. Я храню твой засохший венок, запах кожи, пропитанной солнцем, Теплых губ молодое вино, счастье даром - никто не спасется. На закате о нас не грусти. Время вышло и курит за дверью. Не держись - отпусти. Отпусти птицы-радуги пестрые перья. Гаснут звезды в колодце двора. Незаметно устали игрушки. Подоткну одеяло - пора по следам краснобая Петрушки. Между нами сто тысяч минут, килобайтов, шагов, автостанций. Те, кто не был в пути, не поймут - нам с тобой невозможно расстаться! Крутит шарик на белой спине толстобрюхий затейник Ганеша. Оглянись поскорей - я в окне и тебе улыбаюсь, конечно Пожилые поэты красивы Как античные вазы в музее, Тень записки манжетным курсивом, Ретрофото руин Колизея, Серебро почернелой чеканки, Трехкопейный трамвайный билетик, Хриплозвучная песня шарманки, След загара на память о лете. Пожилые поэты читают Как монеты бросают в фонтаны, Белый путь в лебединую стаю Пролегает сквозь странные страны. Их слова запотелые стекла, Что дыханием были разбиты. Из ветшающей памяти стерты Пересуды, суды и обиды. Вечность плещет в зрачках безмятежно - Суета, суеты, суетою. Как они улыбаются нежно, Над волнами Венеции стоя. Их не сломишь - другая порода, Им плевать на чины и медали. Пусть они далеки от народа, Только честь никому не отдали. Боль примучив, смеются "Пустое, Время плещется в чаше на донце"... Так уходят титаны застоя, Глядя прямо в палящее солнце. Чтобы мальчик не путался под ногами - Научу его складывать оригами, Журавлей и кораблики с парусами Пусть плывут далеко и летают сами. Пусть приносят вести в бумажных клювах - О прекрасных странах и добрых людях. ...У мальчишки книжки, велосипеды, Кошки-мышки, завтраки и обеды, Два альбома - пляжи и виды Крита, И пятерка в четверти по ивриту. Он не любит пенки и кока-колу, Но зато охотно шагает в школу И мечтает где-то на полдороги О зеленой ракушке в Таганроге О зеленом домике в Бирмингаме, Может и о мамином оригами. ...Время у мальчишек сквозь пальцы тает - Сколько ни отпущено - не хватает. Я сегодня играю с Дженис. Представляешь, чувак? Сансет. Переливы живых движений, острых звуков сплошная сеть. Ни одной отупелой морды, ни одних безразличных глаз, Диссонансы моих аккордов вскроют зал и порвут на раз. Я достану из сердца этот оглушительный рок-н-рев, Я забуду про смерть поэтов, я забуду про все, пся крев! Только музыка, что уносит выше самых святых небес, Только Дженис хрипит и просит - жги, братишка, играй, oh yes! А потом я спущусь к партеру - мокрый, белый, совсем пустой. И увижу любовь и веру, рок-н-радость толпы. Постой, Пусть будильник трезвонит всуе! Сон натянут шестой струной. Я тебя на стекле рисую. Не спеши поиграть со мной... В голове у гуся карта двух океанов Горбоносые профили материков Концентрат аромата болотных туманов Бег коней из Камарга, рев шотланских быков, Ожерелье брусники по контуру фьорда, Клочья перьев на пустоши белого мха, Озверелой лисицы кровавая морда, Чешуя черепиц, че-пу-ха, че-пу-ха. Колыбелька гнезда, колыхание пуха, Мельтешенье птенцов - кто останется жив? Облака над Байкалом - ни слуха, ни духа. Камнем канем на дно, в небесах покружив... Кочевое на синем - гусиная стая, Кличет серый бродяга - где ты там и я. Проторяя пути, океаны листая, Возвращаются птицы в родные края. Если кончились силы бежать в колесе, Если целую жизнь притворялась как все, Если дом на мели и часы подвели - Приходи посидеть на краюшке земли, Посмотреть, как в прохладных ладонях утра Распускаются ирисы Джан-Куторан. Камни помнят героев, солдат, пастухов, Сказки странствий, смешинки случайных грехов. Камни катятся вниз, сны спасаются тут, Люди ходят - а ирисы просто цветут. Разукрасил апрель позаброшенный храм На тропе у подножия Джан-Куторан. Здесь любая - Ассоль, королева ресниц, Здесь однажды на флейте играл Дионис, И плясали менады, плескали вино, До сих пор в родниках не иссякло оно. Здесь читали Завет и читали Коран, Просыпались цветами на Джан-Куторан. Ты живешь горожанкой у красной черты, Спишь в постели, весной покупаешь цветы. Позабыла, как чайки погоду несут, Разгорается первый костер на мысу, Как идешь на вершину навстречу ветрам, Улыбаешься ирисам Джан-Куторан. Корабельной Ассоли бесспорно претит Ворошить документы с восьми до пяти, Притворяться чудачкой, друзей веселя, Загружаться в автобус... а кто у руля? Серый с бухты Провато. Узнала? Пора Отправляться отсюда на Джан-Куторан. Твой силуэт фонарный свет рисует криво. Что там за окнами цветет? Наверно слива. Идет на убыль календарь, плюсует градус. Недолговечность лепестков – как наша радость. Многозначительный момент, memento mori . Что там за окнами шумит? Пожалуй море. Неутомимый наш ковчег забит тенями. Воздушный замок на ночлег, прости, сменяли. Веселый вереск, сон-трава, червона рута. Что там за окнами? Рассвет, настало утро. Хлебцов и рыбок заверну, пирог нарежу. Тебе на север, мне на юг, на побережье. Где солнце плюхнется в волну тяжелым боком, Где можно спать на берегу и нету окон. Где евин праздничный наряд сойдет для бала И на двоих одна звезда – смотри – упала… Поэма Иерусалима Страну на союз и предлог не деля, Полжизни пропью за пургу миндаля, За шорох в туманном проеме Ореховых фантиков. Кроме Таких же как мы, обособленных сов, Кто сможет прокрасться по стрелке часов, В полдня с февраля до июля, Метель лепестков карауля? Слепительный дым сигареты задув, Попробуй, как пахнет истоптанный туф. В нетронутой копоти свода Смешались дыхание меда И крови коричневый злой запашок И масел святой разноцветный пушок И скука нечищеной плоти... Выходишь на автопилоте По Виа... короче по крестной тропе, Туда, где положено оторопеть У нового храма — остова, Где брошено тело христово (на деле обветренный купол камней, овал колокольни и звезды над ней внутри полутень и глаза и все свечи дрожат, замерзая в подвальном сырье вековой суеты снаружи торгуют землей и кресты за четверть цены предлагают) Пока аппараты моргают, Фиксируя, можно по чьим-то следам Спуститься туда, где обрушился храм И стены глядят недобито, Мечтая о сыне Давида, Который возьмет мастерок... А пока Бумажки желаний пихают в бока, Чужие надежды и цели За день забивают все щели. Ночами арабы сгребают в гурты Кусочки молитвы, обрывки беды И жгут, отпуская далече Слова и сословия речи. В любом переплете до неба рукой Подать лучше с крыши — не с той, так с другой. Под тенью небесного свода Вино превращается в воду, Как только захочешь слегка подшофе Промерить бульвар от кафе до кафе. На запах кунжутовых булок Заходишь в любой переулок. Хозяин пекарни, худой армянин Положит в пакет полкило именин, Щепоть рождества и до кучи Поллитра душистой, тягучей Ночной тишины на жасминном листе Немного отпить — все равно, что взлететь В сиянии звездных шандалов Над крышами старых кварталов. В такую весеннюю круговороть Мне хочется душу по шву распороть И вывернуть — вдруг передурим Петра с Азраилом под Пурим. Медовой корицей хрустит гоменташ, Шуткуется «Что ты сегодня отдашь, За то, чтоб Аман, подыхая, Не проклял в сердцах Мордехая?» Хоть пряник и лаком, но жить не о ком. Холмы за закатом текут молоком, Туман оседает на лицах Единственно верной столицы, Сочится по стенам, по стеклам авто, Под черными полами душных пальто, Струится вдоль спинок и сумок. Такими ночами безумно Бродить в закоулках пока одинок — То тренькнет за домом трамвайный звонок, То сонные двери минуя, С Кинг Дэвид свернешь на Сенную. У моря погода капризна и вот Унылый поток ностальгических вод Смывает загар и румянец. Пора в Иностран, иностранец — За черной рекою, за черной межой Ты станешь для всех равнозначно чужой, Пока же придется покорно В асфальте отбрасывать корни. Ведь сколько ни ходишь, за пятым углом То Витебск, то Питер, то Ir hа Shalom, Короче участок планеты, Где нас по случайности нету. Такая вот, брат, роковая петля — Полжизни продав за пургу миндаля, Вторую ее половину Хромаешь от Новых до Львиных Бессменных ворот, обходя суету, Собой полируя истоптанный туф. На улицах этих веками Стираются люди о камни. Окаянная карма - убираться из Крыма. Дергать корни, пуская прошедшему кровь. Поле белых чудес, переменчивый климат, Разноцветная россыпь дешевых даров. На автобусе, вплавь, по петле серпантина, Мимо ржавых дубов и облупленных скал. Почему от себя уезжаешь, скотина? Разве хлеба с руки ты не ел ни куска? Для тебя серебрились в траве первоцветы, Мчались кони в лавандовых длинных полях. Для тебя, беглеца, засияли кометы И посыпали солью безоблачный шлях! Ты врастал в эту землю до самой брусчатки Позаброшенных временем римских дорог. Ты стрелял из бойниц, вылетал из тачанки, Уплывал, на прощанье нажав на курок... Вновь галерным рабом ты влечешься к Морсаду, Душу намертво взяли в платановый плен. Семь портовых котов расточили осаду А восьмой целый день не слезает с колен. Покидаешь Тавриду? Вперед! Поцелуи Ненасытного солнца сойдут к январю. Пусть священник прекрасно споет "Аллилуйя" И другую страну поведут к алтарю - Ты вернешься. В свой город, пустой и пещерный. Недогадливый гот, записной караим. ...Вдоль дороги лещина осыпалась щедро. Снег подходит. Мутит межсезонье. Айс-Крым. Как к тебе весна приходит? Ветром тёплым с тайной ниши, Или - ярким звездопадом, Оставляя дыры в крыше? Может, маятником лета И весёлыми войсками? Или - радостным сюжетом, Солнцем на оконной раме? Тропкой из густого леса, Той что к озеру выводит; Или - песней - пляской беса Что всегда весёлым бродит? Непролитыми слезами, Или смехом через муку? Ну а может, чудесами, И густым сердечным стуком? У меня - снежинок стая, Смех, и запах ярких судеб Не пойму, откуда знаю Но - такой уже не будет! Свежей, бешеной и точной Словно огненное жало! Я узнал сегодня ночью Что подобной - не бывало Ни на том, ни в этом в свете! Развевая сны и платья, Ветер бродит по планете И поёт об этом братьям Есть время маленьких хороших новостей Смешных открыток, писем на коленках Пыльцы на рукавах, варенья в пенках, Ночных звонков и утренних гостей. Веселой суетой предотпускной Опять полны шкафы и чемоданы. И радуют немодные романы Совсем не так, как думалось весной. И дождь бежит по маленьким дворам, И пахнет оглушительным жасмином, И печка притворяется камином, И удручает дачный тарарам… Но все пройдет – дожди и суета. Неделя моря, месяц урожая. Истает свет, почти не возражая И время неизбежного кота Наступит вновь, устроится в ногах И станет мир уютным и сонливым… И лишь открытка с бешеным приливом Напомнит о далеких берегах. Хосидл Сыплет снег гусиным пухом Время спать птенцам и духам. В доме хлеба – ни куска. Мимо Умани – войска. Браво-рьяно, сыты-пьяны, От метели до бурана, Галуны да кивера, На усах хрустит «ура». Стерся след сирот ничейных. Спелым яблочком – Сочельник По тарелке озерца. Согреваются сердца, Мерзнут сани, мерзнут ели, Все хлева орождествели, Фляги выпиты до дна. В Белой Церкви Ти Ши На. Ааай, айяйай, ааааа... Ни к чему читать о хлебе - Нужно, так пеки. У свечи веселый ребе, С ним ученики. День четвертый, до шабата Времени вагон, Стали кругом, друг на брата, Смотрят на огонь. Ребе сказку выпевает: Жил на свете бог, Он однажды создал камень, Что поднять не мог. Видел Эрец – горький перец, Пепел на углях. Вот у нас – полынь да вереск, Да Чумацкий шлях. Там пустыня – скорпионы, Камни да гробы, Соглядатаи, шпионы, Равы и рабы, И арабы. Бродит нищий, В сумке сефирот, В голове слова и вишни Скачут прямо в рот: Если я Царя не бачив, Есть ли в мире Царь? Ветер жгучий, лай собачий, Сало да маца. У Царя была Царица. У пчелы был мед. Если долго не молиться – Боженька поймет. Если долго не смеяться То испустишь дух. Глянь – диббуки носят яйца, Сыплет белый пух. В карауле спят солдаты, В сене мужики. И петух кричит раз пятый Хриплое «ки-ки». Станет супом. Стану снегом И вернусь в обет, Напишу на камне неком - Суета сует. Вы ко мне придете в Умань От ума, дурье. «Ребе Нахман был безумен», Ласточка споет. Не Мессия, не апостол, Божий мастерок. Я станцую – это просто. Вот и весь урок... Блеют козы, плачут дети, Снег идет стеной. Белый снег на черном свете – Дивный, ледяной. Ребе Нахман сплюнул красным, Растирает грудь. Скоро небо станет ясным – И придется в путь. Ааай, айяйай, ааааа... Похоронят - будет тризна. Дальше войны лет на триста, Декабристы – Паша Пестель И Апостол... Время – престо. Большевик идет за плугом. Черный хлеб так лаком с луком. Чьи-то кони воду пьют. Здесь по паспорту убьют. Докладуют, руки грея – Город Умань – три еврея. Synagogue. Гробница. В ней Ребе Нахман? Вам видней. Песнь властелинов мира Питербюргер ходит в Летний сад. Моня Кац вербуется в Моссад. Ванечка сегодня призывник - Целый полк девчонок скис и сник. Дождик мочит хмурые кусты, Развелись по городу мосты Хтонь и хрень, бардак и суета… Положи чего-нибудь в кота! Кот голодный это стыд и срам Треф, каюк и кажется харам. Бьет по нервам очень громкий хор, В голосах читается укор: Полюбуйся - в мире беспредел Пух опух и шарик улетел, Пандемия, кризис, крипота – Страшный сон голодного кота. Как ты мог, хозяин, как ты смел? Сам небось все паучи и съел, Сушками хрустел, кефир лакал, Вискас в виски кажется макал. Ты, хозяин, с нами не шути – Вдруг проснешься толстый и в шерсти, На душе тоска и пустота… Положи чего-нибудь в кота! Опадали яблони и гру Шины прошуршали по ковру Желтых листьев хрупкой красоты – Это все наделали коты. Если в мире мир и благодать, Ни песца в подъезде не видать, Значит кто-то мудрый, господа, Положил чего-нибудь в кота! Рыбки, котлетки, филе на салфетке, птичку на ветке, мур можно без ветки, паучей пачку, сосиску, шпикачку, пару оливок, немножечко сливок, розу из вазы… за что же так сразу? Я не у дел… Ну прости, не хотел! Плюнь на суету престранных стран! Есть камин, какао и диван, Теплый бок, мурлык и милота. Положи чего-нибудь в кота! Палеолитика На полуострове, покрытом пылью и бранью, Маленький мамонт сопротивляется вымиранью. Ищет сухие травки, скрипит камнями, Ходит на водопитие дни за днями. Хобот поднявши к солнцу, трубит восходы, Прячется когда люди идут с охоты. Смотрит на можжевеловые коренья, Смотрит на рыб, меняющих точку зренья Вместе с течением, желтым или соленым. Думает - не присниться ли папильоном Где-то в Китае... мамонтами не снятся. Время приходит сбросить клыки и сняться С ветреной яйлы ниже, на побережье - Там и враги и бури гуляют реже. Можно под пальмой пыжиться по-слоновьи, Можно искать пещеру, приют, зимовье. Гнаться за яблоком, дергать с кустов лещину. Люди проходят, кинув плащи на плечи. Мамонт, ребята, это фигура речи Монти Грааль, опция недеянья. Я надеваю бурое одеянье. Намасте, осень, тминова и корична! Важно сопротивляться. Любовь вторична. Важно дышать навстречу. Дышать, как будто Бродишь по яйле, красной листвой укутан... Баллада Сен-Жан-Де-Акр Отзвенели базинеты, переплавили мортиры, Тихо вымерли на полках Достоевский и Бальзак. В шевальятнике бездомной однокомнатной квартиры Предпоследний крестоносец собирает свой рюкзак. На окраине востока, под осадой апельсинов Пестрых шапочек и четок, свежепойманных тунцов, Не удержится на стенах дядя Шимон Палестинов, Отшумит Сен-Жан-Де-Акр и падет в конце концов. И тогда наступит полночь, а утра уже не светит. Девять всадников промчатся по проспектам и шоссе. И спасутся только двое на обкуренном корвете Что ловили Атлантиду по волнам, не там, где все. Новый мир они построят, ролевой и непопсовый, Заведут свою Тортугу, Гималаи и Сион. Легче сна доспех джиновый, меч гудит струной басовой, Предпоследний крестоносец занимает бастион. Под огнями и камнями день и ночь стоит на страже, Ясноглаз и непреклонен, никогда не подшофе. Судным днем его утешит и впотьмах обнимет даже Пожилая Дульцинея из соседнего кафе. Ночь качает у причала рыболовные корыта, Ветхий парус ловит ветер, сон идет неодолим. …Короли и орифламмы, белый камень бьют копыта, Кто мечтает Гроб Господень, тот возьмет Ерусалим... Перед богом все убоги, перед смертью все едины. Может завтра сядем рядом, в небесах или в аду… Помяните добрым словом паладина Палестины, Крестоносца Иванова, предпоследнего в ряду. Век неправильный вектор вывел прямо на провода Позабыть человека, словно и не было никогда, Верно? Или изменчиво – вычеркнуть и стереть. Скучно стареть, печалиться, где-то еще печататься, в целом плевать на частности. Переводить часы. Сесть и дразнить сыча. Чай, мой мрачный, уймет печаль. Черный, как очи, чернее чары, чакра Кентавра, тавро Тавриды, Глупая карма чужой корриды. Невский сад. Мы с тобой – яблоко об асфальт. Треснули раньше, чем откусили. Не существует силы, чтобы скрепить мякоть и кожуру. Семечки прорастут. Яблоки будут падать. Девушки – плакать, прятаться на мосту. Намасте, сердце! Стук отвечает в такт. Были – забыли. Первое время так. Нету ни ника ни голоса ни лица. Мы изменяемся ежедневно, не отрицай. Кончилось время серых. Часы частят. Мыльная мелодрама в пяти частях. Карта квартиры. Курилка на этаже. …Ева зажжет сюжет! Княжич Притворилась леля осиной шаткой, Притаился леший, побурел бурелом. Княжича по снегу ведут к лошадке Красные сапожки, ребячий шелом. Сядешь да поедешь, мой храбрый мальчик, Первая дорога вокруг двора. Я не знаю, княжич, что будет дальше Колокольный Углич, река Угра. Примешь ли на душу монгольской сабли, Повезешь, смеясь, из Орды ярлык, На шеломе княжеском перья цапли, На слуге раскосом степной башлык. И воспрянут братие, будет сеча, Ласточкины войны, Москва-Рязань, Прогремят отряды, поля калеча, Потускнеет солнце в застывших глазах. Люба ли, веселый, твоя награда - Золотые бармы, парчовый халат, Дивные павлины из Цареграда, Отчего ты, княжич, победе не рад? Распахни окошко своей палаты - Сад, сиренью затканный, быть грозе. Помнишь, как ломались мечи и латы, Как стоял иззубренный злой Козельск? Как рубил врагов хоробор Евпатий, От восхода солнца до темноты, Как молили женщины бога ради, Как гулял по Киеву хан Батый? Для чего поднялся с мечом на брата, Для кого хоромы с землей смешал? Чем земля-то, князинька, виновата? Отчего остыла твоя душа? Полно, мой веселый, беда творится - Нам её руками не развести. Из Твери в апреле придет сестрица, За дурные вести её прости. Сядете рядком, как бывало ране, Под осиной шаткой, ни меча ни кольца... И никто не предан, никто не ранен И лошадка топчется у крыльца. Ещё одна песня для короля ящериц Слышишь? Лучше молчать о важном. Притворяться доблестным и отважным. Танцевать в прибое, трясти кудрями, Отмывая память от всякой дряни, Засыпать снежками твою лачугу - Просыпайся, время случиться чуду! День – бродить по лесу оленьей тропкой, Пить чаек, укрываться одной ветровкой, Толковать следы, тосковать – рябина Не растет в предгорьях, а было б мило. У печи ютиться, сдвигая плечи, И молчать. Ни слова чтоб стало легче. Только шрам от пальца ползет к запястью И сова над крышей кричит – к несчастью Или к счастью. Хочешь спрошу у птицы, Как простить за то, что не смог проститься, И пришел к тебе как пустой орешек. Слышишь, сердце бьется слабей и реже? Ты смеешься. Лепишь кулон из глины. Чистишь запотелые мандарины, Стелешь шали, дремлешь на них небрежно, Говоришь, что небо для нас – безбрежно. Глянь - сверкает! Синее! Настоящее! …И душа отрастает, как хвост у ящерицы. Show me the way Королю ящериц хочется закурить. Вышел табак дымом ночных дорог. Новая девочка села писать лонгрид: "Я на нефритовой флейте играю рок"... Нервы от этой жизни сдаются в плен. Верь мне по наущенью цепных собак - Музыка вечна, бэйби, иное - тлен. Жги свою писанину, пошли в кабак. Show me the way to к такой-то матери whiskey bar, Выпей дайкири, бэйби, я крепкого накачу. Хочешь остаться в мире счастливых пар? Думаешь, они понимают, как я звучу? Ритмом большого города, вдохами автострад, Зовом трубы завода, плевком "хэлло". Видела, как распускается виноград, Белая цапля поднимается на крыло? Как медвежонок гризли когтит форель? Старый орел шамана летит на зов? Перемотаю зиму, придет апрель. Слышишь, звукач на крыше, добавь низов! Ладно, целую, бейби. Иду в грозу. Камни о камни катятся, рокенролл. Музыкой не спасаюсь и не спасу. Просто беру гитару, срываю роль, Ревность на верность - вот и готов квадрат. Стекла витрины сыплются по ладам. Ты убегаешь в свой внутренний Ленинград, Я создаю заоблачный Амстердам. Я выбираю струны моей страны. Черная музыка серым не по плечу. ...Плач Аппалачей, долгий восход луны - Милая, понимаешь, как я звучу? От третьего лица В коллекцию коктебелек Ложится напев старинный. Вот вы все твердите «берег», А я говорю «марина». Вот вы все хотите глади, Плодовой, упругой плоти, А я выбираю платье, Раскрытое в повороте. Есть правда нутра и тлена, Крутая тропа традиций, А я выбираю пену, В которой хочу родиться. Движенье воды — на скалы. Удары валов — о весла. Да будут закаты алы! Да будут прекрасны весны! Лети, моя баркентина, За жаркой рукой муссона, За нордом к полярным льдинам, Отважно, легко, бессонно… Я черту скажу, не струшу, Куски парусов спуская: «А ну, не замайте душу — Морская она, морская!» И будут метаться птицы Над сушей больной и бренной, Когда перестану длиться, А имя растает пеной. Так право земли наруша, Огнем застывает глина. Шуршите губами «суша», А я промолчу «марина». Хриплый голос речного кораблика. Одинокий рябиновый куст. Золотого московского яблока Зябкий, пряный, отчаянный вкус. Небо высится, высится, высится, Серебрится каймой голубей. Если тучно – сегодня не выльется. Если слезно – не трогай, не пей. Чайной ночью вода превращальная Унесет – на Алтай, на Утриш. Шаль на плечи – шальная, прощальная. Лишь о музыке не говоришь – Тронешь ноту – на шее, где родинка. Отзовется высокое до. Не Москва, а речушка Смородинка. От росы потемнелый подол. Дом старинный. Грибы и черничники. Пыль Псалтири. Иван Златоуст. И узором на сохлом наличнике – Одинокий рябиновый куст. Водит носом лунный заяц, синих звезд едва касаясь Засыпает мегаполис иностранная листва Дуб маньчжурский, клен канадский Ясень-сан зеленоградский. По проспектам пахнет сказкой, А она всегда права. Едет Золушка в трамвае от усталости зевая, За плечами меч, а берцы перепачканы травой. От Садко по переходу блюз летит как якорь в воду, Блюз горит над осененной сентябреющей Москвой И на бреющем полете мчится Гэндальф в вертолете - Полицейские на Бронной обнаружили кольцо А на нем хмельной рукою понаписано такое Что эш назгу и не снилось, мол мы все в конце концов. И спешат - одни на пони, а другие на драконе - Всевозможные герои воевать добро со злом. Клен очнется, дуб качнется, сказка новая начнется, А дракон взамен принцессы стащит девушку с веслом. И у Золушки в окошке две больших и теплых кошки Ждут хозяйку, карауля драгоценное письмо. Принц зовет - турнир в Казани, смотрит синими глазами: Нам в стране холодных зданий несказанно повезло. Брось часы, лови мгновенья, говори со мной на квэнья, Говори на эсперанто, криком скрипки говори. Обо всем скажи на милость - если сказка сочинилась, Пусть кружится над Москвою нашим вальсом - раз-два-три... Шел по городу волшебник, двигал тучи ненароком. Раздавал по рыбке кошкам, каши гречневой сорокам, Сыра крысам, першерону ленту в хвост и хлеба с солью. Старой "Волге" новый тюнинг и шоссейное раздолье. Починил четыре двери, восемь лифтов, эскалатор, Превратил в букеты лилий сто испорченных салатов, Страшный сон Мусы-таксиста скинул в люк и плюнул следом... Погляди, моя родная, легкий ветер пахнет летом. Стайки крокусов веселых разбежались по поляне. К нам на чай императрица непременнейше заглянет. У медведя правнук, знаешь, любопытный и лобастый. Не выносит дур и пьяниц, мажет нянь зубною пастой. У Эмилии именье отобрали за налоги, Я устал сидеть на крыше, сочиняя некрологи. Я соскучился, родная, я глотаю смех как воздух, Я запутался снежинкой в голубых колючих звездах Слово "нежность" из осколков собираю, собираю. Сказки спят на книжных полках, спят в пыли, все ближе к краю. Ты ушла, а я остался, дом сгорел - козел не нужен... Шел волшебник в ритме вальса, моршил нос, предвидел ужин. Раздавал конфеты, плюшки, подводил часы и встречи. В серый шарф с одной заплатой кутал бороду и плечи. Напевал про день рожденья, размышлял - откуда деться И краснел листок кленовый на пальто напротив сердца. Прохладная ласка, белесая пена, причина вовек не бросать якоря. Измена себе – это тоже измена. Неяркое море в конце ноября Бездомные души качает, качает, швыряется галькой в щербатый бетон. Несносная осень – в начале печали, последний билет и купейный вагон, В заляпанных окнах соленое солнце… Курортный перрон, оглушительный свет. Волна за волною на встречу несется: ты наших, хмельных, беспокойных кровей! Шиповник с горы назову сердоликом, примерю листвы амарантовый шелк. Понять ли столичным, усталым, безликим, зачем Бодхидхарма к закату ушел? Зачем нам закаты, разлуки, потери, никчемная старость, бесснежная глушь? Того ли хотели, туда ли летели, сменив ледоставы на воду из луж… Любая вода поднимается в тучи и падает в море круги сотворя. Оставь свои стансы! Что может быть лучше пустынного пляжа в конце октября? Поджарые кошки, несмелые крабы, промокшие ноги, монетка на сча… Невольная воля для сильных и слабых. Письмо без ответа в кармане плаща. Жизнь хороша как прыщ на теле в интимной зоне бытия. Курорт и отпуск пролетели, в шкафу ни платья ни питья. Ковид, молочница, диета, шубейка новая мала… Забудь про долбаное лето и заведи себе козла! Он душный друг, он первый парень, рогат, вонюч и волосат. Очешуительно бездарен, зато амбиций – райский сад. Поет как пьяная ворона, танцует как индийский слон. Как бог богов блюет с балкона в соседский всхоленный газон. Козел сожрет твою капусту, портьеры, скатерть, простыню, Бесценный том Марселя Пруста, «Гламур» и прочую фигню. Вообрази его рубашки, носки и прочее белье Мужские потные замашки, и факин шит и е-моё. Охотный ряд бутылок пива, орда окурков на столе. Козел умеет быть счастливым, пардон, всегда навеселе. Теперь твой дом – каюта ада. Забыты свечи и духи. Друзья пропали – так и надо. Соседи скорбны и тихи. Козел разлегся на диване – целуй, мон шер, люби, плени!... Найди, подруга, швабру в ванной. Потом гони его, гони! Гони по лестнице подъезда, по ошалелому двору. Гони как баба, как невеста, под эгегей и уруру! Отмой балкон, спаси квартиру и бухнись в ванну, чуть дыша! Козел теперь мишень для тира. А жизнь бесспорно хороша. Ты королева разведенок, коктейли пей, кальян дыми… Под дверью, блин, орет котенок: возьми меня, домой возьми! Колыбельная для будущей мамы Солнце село за долиной. Печь саманная дымит. День короткий, путь недлинный Встречи с милыми людьми. По-татарски шепчет речка Божий дар ее вода. Под ладонью – тук – сердечко. Станешь мамой? Да-да-да! Будут лошади и козы, Виноград и алыча. Поле бывшего совхоза. Теплый хлеб и белый чай. Черный чайник из Китая, В волосах седая прядь… У огня сердца оттают – Нас зиме вдвоем не взять. Отсидимся, отпоемся, Отпечалимся, пока Звезды спят на дне колодца И гуляют облака. За долиной мир суровый Страшный, суетный, большой. Здесь котята и коровы Здесь тепло и хорошо Ничего не приключится Печки-свечки, глушь и тишь Новый день в окно стучится, В животе растет малыш. Отблески на воде. Плющ, кипарис и мирт. Арфа уже молчит. Срок на песке отмерен. Лодка плывет на юг. Царство опять штормит. Ржавый от крови меч спрятал в каморке Мерлин. Тьма с четырех сторон. Латы мои – латынь. Пика моя – тростник. Поле мое – пергамент. Голод, война и мор. Плохо горят кресты. Пламень немых молитв вновь обратился в камень. Варвары взяли век штурмом – пылай, донжон! С башни срывайся, маг! Честно сдавайся, рыцарь! Белый дракон убит, красный дракон сражен. Тем, кто за тридцать, бро, некуда торопиться. …Только напиться всласть той ключевой воды, Что отразила нас – рыжих и белокурых. Прежними не бывать. Пристань окутал дым. Ветер унес перо Белой Совы Артура. Крымский ангел не носит сандалий Он космат, неопрятен и бос. Что ему до заморских Италий, До вишневых и розовых рос? Он хипу посылает попутку, На базарчике бьет по рукам, Выпускает из ящика утку, Подсыпает рублей дуракам. Починяет обувку на пляже, Залихватски готовит самсу, С некрасивыми тетками пляшет, Малышей провожает в лесу. Подгоняет коней и моторки, Дельтаплан поднимает в поток, Сторожит виноград на пригорке, Собирает лаванду в платок. Помогает усталой татарке Побыстрей распродать бастурму... Он готовит и прячет подарки Всем, кто встретится летом в Крыму. И тебе, мой случайный попутчик, Сувенир для души берегут. Присмотрись к перепутьям получше, Поищи на другом берегу. Вставайте, Натали, Париж повержен. Весь мир, мадам, лежит у ваших ног. Мы пишем вирши, вы тащите верши. Хотим икры, креветок и миног! Оставьте чай, ведь вы не англичанка! И чашек нет. И блюдец тоже нет. По дому тыгыдыкает тачанка И Фаринелли арию весне Заводит, глядя в порванные шторы – Там хор синиц и вольные хлеба. Ах вам бы, Натали, камзол и шпоры, Интриги, титул, замок… Не судьба. Вас ждет рассвет под соло пылесоса, Холодный душ, метро, привет-пока. Начальственный каприз, цена вопроса, Фрегат мечты и море бардака. Пес знает что опять творится в мире, Закрыт Стамбул, забыл туристов Рим. Ах, Натали, не мы все уронили, Не верьте Ш. Перро и братьям Гримм. Коты умеют в сущности немного – Хранить и греть, будить и утешать. Лежать в ногах, упрямо лезть под ноги, Таскать мышей и рядышком дышать. Коты причина счастья и покоя, Домашних дел и маленьких чудес. Не плачьте, Натали, ну что такое… Улыбка здесь. И я пока что здесь. Последняя баллада Раймунда де Пуатье Вольному соколу время высокое, Бархат и золото, ах, Антиохия, Лепет армянки, салам и шалом, Небо накрыло крылом. Ищешь лаванды, прохлады, источника, Бродишь в пустыне путями неточными, Скверно ли брату сестру целовать, Помнить, по имени звать? Лягут барханы заморскими турами, Стаи скворцов запоют трубадурами, Тайный колодец подарит воды, Ласково встретят сады. ...Конь сарацинский горячего норова, Алое платье Алиенорово. Пыль Палестины покроет доспех, Счастья не хватит на всех. Донна, простите мое одиночество Выткано ветром, и верить не хочется Что до заката погибну в бою Только сначала спою. Где Пуатье, апельсины и яблоки, Майские росы, веселые зяблики? Солнечный локон, перчатка в руке. Лебедь плывет по реке... Первый закон легиона, литер литая латынь Если враги непреклонны - крепче сдвигаем щиты. Только единая сила, только единая стать. Галлия бунтом грозила, скифы решили восстать? Будут, как водится, биты. Выйдем с врагами на ты. Слушаем трубы, квириты! Крепче сдвигаем щиты. Африка или Эллада, красный истоптанный Марс, В рамках любого расклада не обойдутся без нас. Стоят нешуточной драки цирки, таверны, мосты. Держимся ближе, собаки! Крепче сдвигаем щиты. Выпьем из Леты и Роны, вымоем ноги в раю, Вспомним слова Цицерона... Эй, разговоры в строю! С гор опустились туманы, в белых нарядах кусты. Мы же с тобой ветераны! Крепче сдвигаем щиты. Хрипло хихикает Хронос, чинят таджики балкон, В «Билле» неслыханный бонус, в Думе бездумный закон. Третьему Риму не спится, бьет лихорадка и сплин, Спрятаны честные лица за бастионами спин, Продано, куплено, снято, драчка в планшете - ату! Давят на кнопки солдаты, окна глядят в пустоту. Мы же дожили до майских, мы же храбры и круты, Мы же с тобой... Поднимайся! Крепче сдвигаем щиты. Собирали чудеса - черный ящик, нежный локон, Глупый лай смешного пса, звон струны, успевшей лопнуть. Путь по крыше, по хребту, лето, ноты Меганома, Паспорта для Паспарту, бесполезный ключ от дома. Кони мчатся по степям, лошадям нужны возницы. Запирать ли от себя сказок мятые страницы? Позабыть ли Валинор, Камелот, плащи и латы? Хлещет сладкое вино бомж помятый и патлатый. Сломан меч - ты был неправ, Эвридика обернулась. Недоделанный рукав, недопрожитая юность. Если верить - вот те храм, если жить то спозаранку, Прижимать к сухим губам записную иностранку. Спать под звездами, пока в голове не прояснится, Выходить за дурака из автобуса в столице, Возвращаться в Коктебель, танцевать босым и нежным, Наконец-то сесть на мель. Мир уже не будет прежним. Наших дней дела давно миновали неуклонно... Совы сели на окно - вам письмо из Авалона. Собирайтесь, капитан, жгите лыжи, бросьте сани - Где катана? Где кафтан? Нам пора за чудесами! Ласточки строят гнездо из липучей грязи Может и неприглядно, зато не сглазят. Угол под крышей, камень из Инкермана, Шустрые птицы трудятся непрестанно. Пух и перо на донце, снаружи глина. Сохлое и пустое спаяно воедино. Дремлют в скорлупках будущие летуньи, Кто-то над ними держит весь день ладони... Кони кричали, крыши горели в лунном Ясном сияньи, шпарили пулеметы, Всех беспокойных враз превращая в мертвых. Бились за землю, воду, чины, медали, Дали друг другу жизни, не покидали, Скупо делили банки, краюхи, крупы, По шоколадной дольке - для мальчиков бледногубых. Тише, не плачь, хату и печь отстроим, Батька твой точно погиб героем, Хочешь взглянуть на гнездышко? Дуры-птахи Спачкали ворот и рукава рубахи... Ласточкам все равно - где война, где буря, Кто вокруг дома ходит, хрипит и курит. Лишь бы гнездо лепилось к старой татарской кладке, Лишь бы стоял дымный огрызок хатки, Лишь бы из грязи, из пуховой постели Выбрались новые птицы - и полетели! На зависть тем, кто любит шоколад, Ломаю в пальцах лакомую плитку. Тягуче, сладко. Жизнь идет на лад. Меняет лето пеструю палитру. Приходит умбра, охра и кармин, Крутые переливы киновари. Осенней лаской теплится камин, Есть место на ковре для малой твари. В нетронутой пыли забытых дач Есть прелесть разворованной эпохи. Невскрытое письмо, дырявый мяч, Колечко с сердоликом, счастья крохи. Дубовый шкаф, засушенный букет, Призыв непримиримого поэта. И день за днем, как сотню тысяч лет, На цыпочках от нас уходит лето... Она угасла в среду. От жары Мягчел асфальт и плавилась помада. В Крыму разбушевались комары, В Италии футбольная команда Тонула в кьянти - выбили, ура. В Твери на свет родились пятерняшки. В Калуге хиппи пели у костра. В Удомле Маша дергала ромашки. Текла, пекла и ссорилась Москва, Делили публикации пииты, Мигранты подвернули рукава, Собрались бить и сами были биты. В квартире на седьмом мяукал кот, Броском подушки изгнан с пьедестала. В квартире на втором писали код. На третьем пили чай... Ее не стало. Сегодня забирают, не спросясь - Ни тройки, ни суда, ни приговора. Равны жена и шлюха, бомж и князь В вонючей клетке перегретой «Скорой». Поэтов там хватало, но призыв Не разбирает годы и награды. Легко ли уходить в раскат грозы, В июльский марш московского парада? Какой же там на небесах банкет! Они читают - хрипло, с перехлестом. И рвут стихи, меняя да и нет, И кажут фиги безразличным звездам. Когда уйдет, последний ветеран, Война закончится. Утихнет грохот пушек, Свистульки пуль и хрип авиабомб. Угрюмый рокот танков, писк вертушек, Неслышный вздох последнего письма, Упавшего на пол - дощатый, мокрый. Искусанные губы - дети спят, Молчи, молчи, потом с утра расскажешь... Исчезнет скрип горбушки под ножом, И капли монотонно о бетон - Кровь-жизнь, а мы с тобой в ладонях смерти, Мы зерна, мы песчинки, мы вода, И никуда и никогда не деться. Над городом немеют провода От груза бесконечных окружений И застрелиться впору, но кому Вести одно из множества сражений И в землю лечь до срока, одному? Когда уйдет последний ветеран, Рассыплется венок смешных ромашек, Истлеет фотография с Варшавой, Умолкнет недопетая «Катюша», Уснет гармошка в кожаном чехле. И синий скромный стираный платочек Сдадут в утиль. Медали, ордена - Товары для блатных и антикваров. Останется лишь голос. Левитан. И ясное, звенящее «Победа!!!». Война уйдет. Концлагеря и гетто, Солдаты-дети, красная газета, Свирепое, горячечное лето... И пусть не повторится. Никогда. Таволга, таволга, кровь затвори, От всякой твари заговори - Дикого тура, серого пса, Чеки тележного колеса. Таволга, таволга, сына укрой, Тихой и жадной вечерней порой, Шапку и плащ из тумана скрои, Пусть не найдут ни враги, ни свои. Сокол строптивый глядит далеко, Ханские стрелы летят в молоко, Чистая сабля, сухая камча, Алое корзно не рвали с плеча. Не обещали ханский бунчук, Юных наложниц, коней и парчу, Не утащили мешком из шатра, Не разрешили дожить до утра. Князь мой веселый уехал в Орду, А возвратился с монетой во рту. Будет осада, беснуется тьма, Терем княгини отныне тюрьма. Грозные песни пойте, мечи, Колокол звонкий, прошу, не молчи, Стража к воротам, в церковь родня, Боже спаси тебя и меня! Таволга, таволга, Волга-Итиль, Крестик черненый на белой груди... С каждым пожаром небо ясней, Княжич смеется во сне. Тает в потемках пыльная магия, Глохнет на полках, тлеет в стихах. Мы разучились писать на бумаге Письма о важном и о пустяках. Черкать, чудесить, изысканно нежничать, Профиль и фас рисовать на полях, Ждать почтальона, печалиться нервничать, Думать о кошках и о королях. Мы перестали вдаваться в подробности, В гости ходить на чаек и халву, Спорить на кухнях, плевать на условности, Искренне верить, творить наяву. Книги в подъездах ночуют ничейные - Больше простора в коробках квартир! Книги уже не имеют значения - Скачивай файлы и честно плати. Нестор и Пимен бухают в скриптории, Пиво поставил какой-то Расин. А гражданин букинг-фри территории Взяв телефончик, летит на такси, Чатится, свайпит, усиленно лайкает, Постит цитату - четыре строки, Логика плачет, грамматика айкает. Хелп ми, Алиса! Айфон, помоги! Маги в экраны бросают чернильницы, Трогают кнопки брезгливо и зло, Время сменилось и это не чинится. Новый формат. Гутенбергу свезло! Библиотечи эпохи поспешности, Прах манускриптов на вечных весах... Легкие письма, полные нежности, Будем учиться писать? Спят усталые игрушки, Погремушки ползунки, Зайка ушки на макушке, Книжки, краски и коньки. Все часы устали тикать, Толстый чайник не кипит. В темной детской тихо-тихо. Все в порядке, мама, спи... Малыши растут ночами, Глянь-ка платьица тесны. В мае двойки получали, Новым летом влюблены, Вот уже летят из дома - Новосиб, Монако, Кипр, К дорогим и незнакомым. Все в порядке, мама, спи. По дороге с облаками, На заводе, в гараже Эсэмэски пишут маме Дети взрослые уже. Посмотри - внучок родился, Передай, прости, купи, Вот и зайка пригодился. Все в порядке, мама, спи. Полигоны и больницы, Кандагар и Карадаг. Разлетелись наши птицы, Поредел народ бродяг. Далеко не значит страшно. Белый свет глаза слепит... Мы конечно станем старше. Все в порядке, мама, спи. Кровью скифских коней желтогривых Окропляли курганы в Крыму. Плач и пение жриц горделивых, Нож из бронзы и все по уму. Так спокойно лежали в гробницах Узкоглазые злые вожди. Кто из них мне сегодня приснится С черной раной на смуглой груди? Кто расскажет - орлицу сарматы Выбирают лишь раз навсегда? Кто станцует с девчонкой патлатой И умчится верхом без седла? Чье копье мне сегодня попалось В пересохшем развале реки? Кем ковалось? Кому улыбалась Артемис и звенели клинки За свободу!... Настала свобода. Позабыты погоня и дань. В темноте осыпаются своды, Оседает великий курган. Ночь швыряется звездами в скалы. Нет ни лис, ни ни влюбленных, ни лун. И пасется в долине усталой Желтогривый татарский табун. Всякому хочется быть любимым. И властелину в высокой башне И гончару и быку на пашне И менестрелям и пилигримам. Всякому нужно тепло ладони Псу на цепи и коту в подвале, Маске-бауте на карнавале, Птице что села на подоконник. Всякому - чистой сердечной ласки. Яблоне, вишне, степной колючке, Ящерке, девочке-белоручке Злому солдату в помятой каске. Хочется чуять, встречать, встречаться, Розовым утром умчаться к речке, Добрые книжки читать при свечке, Как молока причаститься счастья. ...Если же радость проносят мимо Словно вино на пиру веселом - Брось рисовать вензеля на стеклах. Сделай кого-то сей час любимым. Глупый сычик орет словно молится, Перекличкой в ответ - петухи И коров со дворов до околицы На рассвете ведут пастухи. День оденется, слово условится, Шум воды обернется дождем. Посиди у татарской шелковицы, Отдохни перед дальним путем. Все на месте - лепешки горячие, Верный нож, кратковременный дом. Не оплакано, значит оплачено. Не забыто - вернется потом. Пес репьястый проводит до катера, Тявкнет вслед и не будет скучать. На вагонной застиранной скатерти Чай случайный оставит печать. Замелькают за окнами станции, Перелески, домишки в дыму. Оглянись с безопасной дистанции, Помаши неизвестно кому. Бросив сердце в Крыму словно гривенник, Хоть на запад, хоть в небо спеши. ...Сладкий отзвук негромкого имени, Южный крестик в колодце души. Мы в любви - зеркала и осколки. Отражаем - кто криво кто вскользь - Плэйлисточки и книжные полки, Час земли и небесную ось. Хмуро курим, бросаем навеки, Выбираем портвейн и пуэр. Лезем в горы, кидаемся в реки, Подаем неприличный пример. Видим город сквозь глаз объектива - Взгляд навстречу, морщинки, прищур. Дышим в такт, улыбаемся криво, Дремлем днем, привалившись к плечу. Забираем с собой в расставанье Запах яблок, вкус кожи, смешок. Оставляем полсердца в капкане, И целуемся на посошок. Нет не больно, не стыло, не стало. Только память кружит мотыльком. Поезда покидают вокзалы. Пахнут пальцы твоим табаком. Мост над пропастью Тополя Севастополя, ласточки Феодосии, Золотые копытца маленькой лани осени Россыпь ягод. Немыслимый мост над пропастью Как пропасть в Крыму и стереться о камни попусту? А никак, чудак - здесь любая былинка лестница. Ты идешь наверх - если лезешь и если ленишься. Если бьешься о скалы и плещешься в море ясности, Из корней выплетаешь верные вероятности... Паттеран оставляешь на перепутье в зарослях. Ни один из нас не разберется в замыслах, Ни один не прочтет, для чего взорвалось шампанское, Ни один не увидит - божье или шаманское. Можно только идти по тропе, оскользаясь, падая Можно из четырех дверей пробиваться в пятую. Можно ждать до рассвета и замыкаться в темени, Можно смеяться - птица сидит на темени И напевает - лето нас всех оставило, Можно считать, что знаешь ходы и правила - И проиграть. У Крыма свои понятия. Здесь ни один Христос не заслужил распятия - В худшем случае стенку в подвале башенном, Но и об этом знаешь, никто не спрашивал. Морю поверь, падай в ладони города, Сбросив броню, станешь орехом колотым И прорастешь вживь, крепким упрямым деревцем... Только на Крым можно еще надеяться. До свидания, мой золотой, Виноградный, инжирный, полынный! Щедро поеный чистой водой, Освещаемый корочкой дынной. Многолюдный, болтливый, лентяй, Жадный, щедрый, безжалостный, честный. Стайка рыжих котят на путях, Шпарит чардаш скрипач неизвестный, Ухмыляются пьяные - им По колено бездонное море. Над горою невидимый дым, Спорят чайки о всяческом вздоре. Махаон охмуряет вьюнок, У лисят много новых игрушек, Каждый третий в Крыму одинок, Не считая случайных подружек, Собутыльников, тех кто в такси Или в потном плацкартном вагоне. Не ответят - проси не проси - Ни тутовник, ни камни, ни кони. Только сам вышибаешь искру Из скалы на хребте Эчкидага. Я с тобой никогда не умру! Карта Крыма. Картинка. Бумага... Что сказать тебе, город, отброшенный словно старая кожа? Город, который я предала, улизнула, смылась? Променяла твой серый холод на пьянящую синеву, без которой теперь не живу? Шаг в Неву невозможнее шага в небо. Я впадаю в твою немилость. Узнаю за новьем силуэты ушедших улиц, Отворачиваюсь - Уллис смотрит косо, грозит веслом. Четверть века ушло на слом. Где бы вновь отыскать два ключа от парадной и черной лестниц? Ляпнуть лести, притвориться "мы снова вместе", Грянуть ниц покаянной дурной башкой... Город, спой! О балтийских ветрах, о знамёнах до одури горько-красных, О заразных бараках, о разности всех мостов. Дай мне кров - обескровленной, непомерной, Не сумевшей ни умереть ни остаться верной. Выбери меня, как я выбираю - просто - Лучший в мире, единственный полуостров. Не отринь, покуда я дура твоя, герр Питер! Я терплю, без питья, без битья, покоряясь твоей обиде. Я ведь помню - Нева навек Не моя вина что на веки пыль полыни налипла, по роже хлестали ветки. Я иду к тебе - мокрой птицей, пустой парадной... Если примешь - через неделю сбегу обратно. Что ответишь? Город молчит как рыба, Мокрой грудой гранита вознесен на дыбы. Аида В Малом театре, на Невском два саксофона, По Фонтанке к богу плывет икона. Рвется адрес, вянет гвоздикой строчка. ...Улыбается Ксеньюшка: будет, уймись-ка дочка. Корабли в Кронштадте, цари в загуле, на Невском осень. Возвращайся в лето - город тебя не бросит. Снег наступает на Средиземные берега, Чтобы прятать руины и камни оберегать. В белой овечьей шерсти лежать, не тая, Сделать прическу статуе - ай, святая В день всех грешивших хочет побыть красивой. Синие сумерки, брынза, лепешки сливы, Кислые вина, трапеза, спор пастуший. Славный барашек станет тяжелой тушей Мясо свезут в Стамбул, продадут на рынке... Снег забивается в варежки и ботинки, Шепчет о бренном, склонном, деепричастном, Пишет на подоконнике слово "счастье". В каждом окошке крутит ночами фильмы, Легкой фатой накрывает купол Айя-Софии, Купол Муфтий-Джами, текие, часовни, К Гробу Господню подводит парад особенный, Белое знамя с красным крестом, щит, имя... Я недостоин венчаться короной Ерусалима - Царствует здесь Господь. Снегу упрямцев-франков не побороть, Он осыпается - на булыжник, на черепицу. Снегу сегодня некуда торопиться. Скрыты сугробами горы, унялось горе... Свет наступает - на всем Средиземном море. В белом и гордом - ни пустоты ни мрака. Голос - и колокол церкви святого Марка... В окошке крутится кино – немое, не моё Неверной быть немудрено – войти в дверной проём, Брести по улицам босой, не чувствуя шагов. Когда бы я была Ассоль, дождалась и шелков И капитана корабля и скрипок и вина. Из улиц вяжется петля и нить веретена Всего одна – тяни, тяни, не оборвёшь вовек. Я стрекоза в твоей тени, ты храбрый муравей. Хотел молиться, но кумир спорхнул и улетел. Кармен, одетая в кармин, танцует в пустоте. Лицом к лицу не увидать ни правды, ни родства. Тряпьем попадали в кровать бессильные слова. Не жду, не верю, не прошу. Шуршу сухой листвой. Как говорил горбатый шут – спасибо, что живой. ...Нам ночь покажется светлей под звёздной бахромой. Не верь, не бойся, не жалей. Не друг. Не враг. Не мой. Наледь Думаете, Снежной Королеве был нужен Кай? Думаете, ей не терпится кого-нибудь заморозить? Ей интересно устройство полярного маяка, Черные язвы на белых щеках матроса, Свойство медвежьей печени убивать, Тропы миграции пуночек или крачек. Адрес туманности «Львиная голова» Или метеоритный привет горячий. Глубоководных скатов несет нарвал Вместе с приветом от кракена-интроверта. Выбор без выбора - угол или овал. Думаете, письма растут в конвертах? Марш разбирать на льдинки культурный код, Складывать вечность, бро, из такого сора… Перебирать по пунктам прогноз погод, Следовать мыслью за куликом курсора. Это простая функция, глупый Кай – Высечь искру из айсберга, стать мотором. Что ты глядишь на контур материка? Что вспоминаешь? - Город и дом, в котором Розы цветут, наплевав на приказ зимы. Чайник кипит, вкусно шкворчат лепешки - Бабушка подсыпает в них куркумы И засыпает под сладкую песню кошки. Книги живут на полках – Гомер и Свифт, Гриммы и датский сказочник новомодный. В доме напротив скоро поставят лифт. А на катке вход по утрам свободный. Арктика это ценно, мадам Снежок. Щелкайте логарифмы, сидите в гетто. Гляньте и испытайте культурный шок – Прямо по льдинам к замку подходит Герда. Пусть все растает, пусть все огнем горит! Вечность ничто без приставки «чело». …Кай уезжает в Осло писать лонгрид. Снежная Королева этого не умела. Время стирает нас в черепки и щепки, Рушит дома, гасит плевком окно. Мнет словно глину мягких, ломает крепких, Были мы или не были - времени все равно. Как мы любили... Боже, как мы любили! Как отправляли в школу и в путь детей. Что потеряли, что в полцены купили. Что отпустили перышком по воде. Дым сигаретный, злой разговор вокзальный, Капелька пота, снег на твоей щеке, Стук электричек... Помнишь ли - долгий-дальний? Лето сменилось осенью, все окей. Время возьмет наши стихи и письма, Перетрясет простыни и шкафы. Все мы туристы, все не навеки - присно. Смысла ли в том, что ясен узор строфы? Ни языка не останется, ни бумаги. Старые книги больше не ждут костры. Толку от нашей гордости и отваги, Клятв и признаний, блесток и мишуры? Пал Херсонес. Камни сереют скучно. Кто их сложил, кто и кому служил, Кто уничтожил город собственноручно, Кто и зачем в этих руинах жил? Время стирает - в крошево, до основы. Глупая птаха над васильком поет. Знаешь, я верю - не умирает слово. Будет звучать над морем - твое, мое. Слушать как ты дышишь - легко и хрипло, Уходя в беззвучье, сбиваясь с ритма, Горячо - от вдоха мороз по коже. ...Разум по ночам отпускает вожжи, Ослабляет путы и сказка длится Мчит по тучам звездная кобылица. Сны приходят в гости, несут подарки С набережных Мойки или Игарки. Тень березы в сквере, холодный кофе, Ложечка звенит и соседям пофиг. Два билета ждут на столе под блюдцем. Пусть вздыхает мать и друзья смеются - Здесь во сне никто не закроет выезд. Ждут чудные горы, в которых вырос, Маленький костер на вершине мира, Волосы любимой роса омыла, В золотых лесах нет ни слез ни боли. ...Посмотри - мне снится, что я с тобою. Ври, пока врется, тетради рви, Розовый яд растворяй в крови, Бегай по городу, дорогой, Пей поцелуи любой другой. Пой на вершине любой горы, Двигай фигуры большой игры, Матом давись, а потом молчи. Мелочи – солнечные лучи, Пыльный нефрит невеселых глаз. Руки колдуньи имеют власть. Поздно метаться – попал в мишень. Бабочка кружится по душе. Больно и трепетно и светло - Словно бы трескается стекло. Слово лиса – улизнет как тать… Знаешь, что ты не умеешь врать? Долгая ночь, середина зимы, и заходят Плеяды. Плачет рабыня в хлеву – господин не заметил. Жмутся друг к другу во тьме белорунные овцы. Бьется о скалы, смеясь, белопенное море. Стражник дрожит под плащом из некрашеной шерсти. Каменщик видит во сне пышный зад Афродиты. Кровельщик видит во сне «Клитемнестру» Эсхила - Как он выходит на белых высоких котурнах И от восторга на миг замолкают трибуны… Будит жена – время спешно искать повитуху. Мальчик рисует углем белых птиц на стене базилики. Утром сотрет – ни следа, ни пера не заметят. Дряхлый старик льнет к камину, надеясь согреться. Желтая кошка играет отброшенной лентой. Зреет рассвет, словно яблоко райского сада. Медлят войска – злая буря не лучший союзник. Реет орел над высокой стеной Херсонеса. Белый шиповник расцвел, одинокий на ветке. Потерпи – повернется Земля, Птицы с юга вернутся обратно. Посмотри на открытку Кремля, Поброди по пустому Арбату. Город верит – и ты не плошай, Ставь свечу на плечо парапета. «До свиданья» не значит «прощай» Ваша песня еще не допета. Темных зданий обманчивый ряд Обернется заутреней окон. Купола на рассвете горят, Кораблям до весны одиноко. Перемена погоды под стать Перемене шального маршрута. Не спеши в мостовые врастать – Мимолетна и эта минута. Будет все – поцелуй у моста, Перепутья, кочевья, скитанья… Отвернувшись, считаю до ста - Уходи поскорей. До свиданья… Ночь течет, причины прячет. Вянет розочка в петлице. Наугад и наудачу Ходят сказки по столице. Смотрят в мутные окошки, Залезают на балконы, Рассыпают счастья крошки Для нелепых и влюбленных. Тане – мячик, мишку, книжку. Ване – меч, коня и волка. Для Аленушки – братишка, Для Кощеюшки – иголка. Самоедам - самобранки. Сладкий сон больным и пьяным. Принц прискачет спозаранку, Рассмеется Несмеяна. В Ленинград вернется мама. В дневнике одни пятерки. Бабка едет на Багамы. Ведьма едет на метелке. Домик пряничный разломан Овцы целы, дети сыты. Рыбка все забрала кроме Неразбитого корыта. Сказки бродят сплошь и рядом. Сказкам нравится случаться. Жди – сегодня ненаглядным Принесут кусочек счастья. Снежные ангелы сели на ветки, Смотрят в квартиры – кто спит, кто не спит. Кто под шумок подкатился к соседке. Кто оказался обруган и бит. Парню приснился кошмар из игрушки. Бабушке – майский салют над Москвой. Повару – плюшки, портнихе катушки, Ёлке чердачной – ее Рождество. Чайник свистит, кухня пахнет уютом, Тикают ходики, время течет. Ангелы в дни подсыпают минуты, Ловят пустую тоску на крючок. Бдят над духовками, греют постели, Носят в подъезды бездомных котят. Пьют до утра с музыкантом в котельной. Кротко стихи с первоклашкой твердят. Плохо хранят – не хватает силенок, Хрупки как стеклышки их чудеса. Яблоко, денежка, стопка пеленок, Белый билет в апельсиновый сад. Томик стихов, теплый мех под рукою, Три сундучка от случайных волхвов… Снежные ангелы дело такое – Мартом поманит – и нет никого. Ночами в доме пахнет снегом, Как будто мы едины с небом. Как будто нас несет на север. Мы зерна, ждущие посева. Мы буквы в книге состраданий. Мы окна незаметных зданий. Мы юнги брошенной «Авроры». На раз срываем разговоры, На два бежит из турки кофе, На три метель рисует профиль. А дальше тишь. Прохлада кожи, Дрова в камин, лучина в розжиг. Личина лишности, примета - Нас делят дни и километры. Нас режет трасса, ждут вокзалы, Мы как всегда недосказали. И в этой вечной недостаче Любой ответ хоть что-то значит. Война и мир Тревога в затылки втыкает иголки, вливает отраву в течение дней. Я ехала в Питер. Всю ночь с верхней полки юнец-призывник рассуждал о войне. - К чертям Украину! Пусть сунутся, гады! Такое устроим - вовек не простят! ...Как сладко носить боевые награды, крушить и крошить, танцевать на костях. Я видела мальчиков с пляски Майдана. Мечами грозили, фальшфейры жгли. Ломились вперед и плевали на раны. Ложились на лед. Уходили с земли. Я помню парней-пограничников с базы. Их бросили, всех – не открыли огонь. А вы бы смогли подчиниться приказу? Стоять за решеткой, смотреть из окон - Там женщины плачут: сдавайся, Сережа, Ванюх, не дури и послушайся мать! А где-то бесстыжие сытые рожи считали – кого на кого променять. Донбасс на Одессу, Сиваш на лиманы, порты Севастополя точно нужны! И смертью смердело и крыло туманом и трескались всуе осколки страны. Мой дед, пехотинец, дошел до Берлина. Их прадеды тоже сражались за мир. И что получили? Обстрелы и мины. Нарядный, парадный, прилизанный миф. Кипучую ненависть с каждой страницы. Давай, патриот, застрели москаля! Хохла в хохлому! Бульбаша на пшеницу! Ведь ты же мужик, ты же в армии, бля! Юнец-призывник отрубился под утро. Уснул как ребенок – ладонь под щекой. Румяный, небритый, укутанный курткой. Учебка. Присяга. Груз двести. Покой. Я вышла из поезда в город морозный. На Невском толпился веселый народ. Спешили на службу – кто рано, кто поздно. Глазели на россыпь витринных щедрот. Курили, форсили, печатали в личку. Просили – люблю, возвращайся ко мне! Простите за точность – я помню табличку и контуры букв на щербатой стене. …Граждане, при артобстреле эта сторона наиболее опасна… Яблочница Бабушка Зера с корзинкой плетется по лесу. Ласковый ветер ей листья вплетает в волосы, Бросает к ногам орехи и груши дикие. Чащи полны подарков и время тихое. С неба на ветки, с веток на землю – золото. Осенью люди и звери не знают голода. Яблоки бабы Зеры – кандиль, каштель… Мало кто из живых их пробовал – не за тем Холила сад, белила, крепила палочки. Сладких алма полно у любой татарочки, Эти же – детям, что спят в лесу. …Тише, мои родные – уже несу. Желтое – Гуле. Она удрала из лагеря И потерялась. Родители долго плакали. Бродит теперь с оленями по горам, Дразнит туристов, таскает ромашки в храм - Там Киприан - надеялся стать послушником, Спрятался от ордынцев, нашли задушенным. Дам-ка ему послаще и покрасней – Бедный, все думает, что заплутал во сне. Вася и Хорст – мальчики-неразлучники, Вместе лежат в овраге, следят за тучами. Дрались до смерти, кожу сдирали с рож, Где тут чьи косточки – сразу не разберешь. Тесно им вместе. Хорсту тоска без Бремена, Девушка, что он оставил, была беременна. Васька скучает по Семихатке, где Наглые галки прыгали в борозде. Танки и артобстрелы парням не видятся. Дам одинаковых – неровен час, обидятся. Ссориться из-за яблока – детский сад! Вот и долинка – там караимы спят. Грубые колыбели из камня точены, Все одинаково – наследнику или дочери. Нет ни имен, ни возрастов, ни дат. Как же им, маленьким, яблочек недодать? Ишь налетели стайкой, лепечут, просятся. - Бабушка Зера, сказку, какую по сердцу! Зера вздохнет и сядет под карагач. - Слушайте смирно! Тише, родной, не плачь. Жил Кичкенэ, проказник, не больше ящерки. Прятался вечно то в сундуке, то в ящике. Он обхитрил хана, муллу, кади, Звонкое сердце билось в его груди… Время к закату. Солнце висит над соснами. Птахам уютно в нежных ладонях осени. Пахнет легко и пьяно сухой чабрец. С луга подругу кликает жеребец. Зера бредет по тропке, считает камушки. В шестидесятом она здесь гуляла с бабушкой. …Летом в село приедет одна из внучек. Зера возьмет ее в лес и всему научит. Электрички трубят ночами как потерянные слоны Поездам все по рельсы-шпалы – они мчат поперек страны Перевозят бензин, свинину, новобранцев, зерно, ЗК, Возвышаются на вокзалах и красиво летят в закат. В электричках все слишком близко – люди, стекла, музон и вонь Из окон видны обелиски, трассы, рощи, сплошной огонь – Пал пустили, торфяник вспыхнул, ржавой бомбе настал черед Электрички не ходят мимо – хоть какая да подберет Пассажира, что не добрался, не вернулся, не дотянул, Сдох от тифа, замерз в вагоне, уезжающем на войну Или в Польшу в каре бараков или прямо в Караганду С позабытого полустанка в неизвестно каком году. Где-то мама, друзья, невеста, диссертация, дача, сад. Не вернувшихся проходимцев не забудут и не простят. Фотография носом к стенке, запечатанный чемодан. Письма канули в перестрелке, порастратились по судам. Внук уже не похож на деда - ни билета ни орденов. Пьет из чаши шального лета неразбавленное вино. Пассажир был бы жив успел бы. Но отправился под откос, Стал опорой куста рябины и травой для голодных коз. Лишь случайная электричка ровно в полночь затормозит И подхватит, не взяв наличку, как положено на Руси. И доставит из точки смерти в тихий город, на полустан Пассажира, что к первой встрече, разумеется, опоздал. Крым накрывает зеленым плащом. Будет не больно, куда бы ни шел. Морю себя как страницу открой. Звездное небо лежит над горой. Лик византийский, армянский хачкар. Тонкий узор можжевеловых чар. Пчелы Чембало сплетаются в рой. Звездное небо лежит над горой. Место где ждут – у Биюк-Кара-Су, В сказочном, черном, немолчном лесу. Дымный костер и валежник сырой… Звездное небо лежит над горой. Космос снаружи, законы внутри… Просто шагай, просто в небо смотри. Мчат над стеной нескончаемых гор Лошадь и всадник, Мицар и Алькор. Моим стихам, написанным так поздно Так пафосно, красивисто, серьезно, Так вычурно, черно, витиевато, Что вязнешь в них и тонешь без возврата, Нет места. Нет статьи. Нет права слова. Я всадница, смела и безголова, Я Пятница на острове Итака, Сама себе и Стенька и ватага И глупая княжна и злые волны. Иду на мир войной. По стойке «вольно» Вытягиваюсь прочь. Спешу обратно. Ищу чуть свет на каждом солнце пятна. Кручу слова – от вымысла до сути. Брожу бомжом среди судей и судеб. Пишу как ошалелая. Смолчать бы, Остаться дневником, экраном в чате. Но не дано. Кино еще не снято. Стихи спешат – волчата и ягнята, Гоню их прочь, сминаю и сметаю. Пришла бы в сети рыбка золотая… Глуши мотор и не жалей тротила – Я за слова еще не заплатила. Что невозможней всего на свете? Скорость, с которой взрослеют дети. Легкость, с которой уходят люди. Верные старые псы в приюте. Белые кони в лиловом поле, Ворох лаванды в сыром подоле. Пыльная кукла в убитом доме. Спелые ягоды на ладони. Запах раздавленной земляники. Сохлая роза в забытой книге. Рваные строки Гарсиа Лорки. Бабушка-яблоня на пригорке. Голос мальчишки с кассеты "Сони". Сладостный привкус азовской соли. Маки на Керченском и на Капри. Злой поцелуй - до последней капли. Поезд, в котором ты едешь мимо - Милый за милой, миля за милей. В темном вагоне, ночной, дорожный, Недостижимый - и невозможный. …Ты просто лег – ботинки на восток, башка в траве, кузнечик на тельняшке. Дымился стог. На придорожный столб, воркуя, сели горлицы-двойняшки, Мыча навзрыд, прошел коровий клан – в пустых дворах ни сена, ни доярок В пыль опадали капли молока. Свет бил в глаза, слепителен и ярок. Гремело за рекой. Наперебой скрипели отворенные ворота. Слонялись псы, прибитые тоской, ложились в бурьяны, смотрели кротко, Шарахались, скулили – помоги. Но ни души, ни душеньки, ни душки. Раскрытый чемодан, пиджак, портки. Пробитый переплет. Шевченко? Пушкин? Так было и не раз… Звезда Полынь всходила над землей обетованной. Пылали хаты – в хлам, на все углы. Кидался брат на брата, злой и пьяный, По полю танки шли, и шли, и шли. Во рву два недобитка копошились. Попарно пробирались патрули и нежно одуванчики пушились. Носила Галя воду в лес густой. Иван взрывал мосты и переправы. Они не постарели лет за сто. Сквозь их сердца сплелись корнями травы. И ты, хороший, лег – не различить ни форму, ни нашивки на погонах. Не залатать прорех, не залечить… Покой нам только снится: марш по коням, Вставай, казак! Красавицу свою покличь – да хоть любимой, хоть коханой. Не стой в раю. Иди, пока пою, увенчанный звездой обетованной. В этой кухне так славно заваривать чай, Целоваться, сбивая пылинки с плеча, В сотрясаньи ступенек шаги различать И подъезд перепутать с парадной. Не поребрик – неглинный удар под ребро, Не карета Дворцовой – простое метро. Босоножка взошла на заоблачный трон И она не вернется обратно. В ритме город на город, проспект на проспект, Каждый стертый булыжник сегодня воспет, Над Невой небывалый танцует рассвет, Над Москвой собираются тучи. В милой кухне корично и чайник свистит, Он незваных бродяг непременно простит, До вокзала к пяти, на работу к шести - Не подвел осчастливленный случай. Царство смятых газет, недосмотренных драм Нам досталось на день и осталось не нам, Я рисую твой профиль на фоне окна, Ты глядишь на простор Москворечья. Ленинградости мало. Волной питербурь Выдувает из сердца нежнейшую дурь. Ты уедешь в плацкарте. Я честно уйду… По любому маршруту – навстречу. Неуместность – у канала, в сером камне львиной гривы, На обочине журнала, в мелких строчках торопливых, Подле стойки, бару вторя, с чашкой кофе, с банкой пива, С ключевым моментом моря иностранного разлива – Все не так и все не просто. Ни дымка, ни домовины, Ни возможности на остров переправиться с повинной. Пенелопа стала пеной, Афродита стала бабой, Крой изменой неизменной, удаляйся тихой сапой. Стань собой, не став героем – это подвиг для солдата. Вавилон дороже Трои, белый свет важней заката. Мир застыл на полуслове, человек – на перекрестке, Тучи грозно хмурят брови, дождь выходит на подмостки И играет нашу пьесу от Фонтанки до Казани… Жаль, когда звонит принцесса, телефон все время занят. Июльский запах сладкого варенья Клубничного, малинового или…? Рассеянность жары, сомненья, мненья, Тяжелый щучий хвост на скользком иле. Мальчишки ловят бедные кувшинки, Девчонки ловят бабочек и души. И прячут их в альбомах, по старинке От злых ветров и озверелой стужи. Пусть будет битва, гром, пожар вселенский, Сойдет с катушек пьяница-столица, Но скована душа булавкой венской И на странице бережно хранится. За веком век – в капели колоколен, В березовсти, вишности, сирени, И каждый выбор верен – или волен, И мир свободен от мировоззрений. Покой варенья, коврика, вязанья, Мурлыканья, клубка и колыбели. И девочка с печальными глазами Разводит белый свет и стены белит… На акварель былых окраин Ложится дождь, размыв цвета. Мы города не выбираем, Мы возвращаемся туда, Где помним улицы и лица, И без звонка заходим в дом… Где изумруд кольца столицы, Вода и церковь над водой. Нажимом нежности выводим Слова на мокрой мостовой, Смеемся замыслу мелодий, Летим над парковой травой. Недолго ниточке любвиться, Но тень тепла хранит ладонь. Огонь и дым, перо и птица, Вода и церковь над водой. Здесь были царские хоромы И богадельня и пруды, И мы бродили, незнакомы С предощущением беды. Прости, что радость воскресенья Бесстрастной сменится средой. Скамейка. Ласточка. Есенин. Вода и церковь над водой… Несносный сон, просоленные сосны, Согласный шум шоссейки двухполосной, Песок, неспешно прячущий следы, Тень моря на телах немолодых. Владение безвременья и лени. Так просто встать, так сложно - на колени. Так невозможно слышать наяву Условность клятвы - я тебя живу. Я выдыхаю имя слог за слогом, Я прячусь по сюжетам и берлогам, Спасаюсь поездами - прочь да вон, Но мой билет - в отцепленный вагон. Балтийской платой, мокрой и янтарной Пытаюсь откупиться, стать непарной, Но каждой твари видится ковчег. И я живу - ладонью на плече, Черемухой, окалиной, черникой, Не сорванной с запястья красной ниткой, Извечной клятвой ветхой книги Рут. Ты ветер. Я рябина на ветру. Наша общая память болит, как зажившая рана. Рано брать телефон и ключи доставать из кармана, Рано мчать на вокзал, торопиться по мокрой Верейской, Задевать тополя, напевать ляляля, наплевать на подъездные фрески, Жать звонок. Ждать звонка. Падать грудью в тепло коммуналки. Узнавать по глазам – в янтарях, в серебре, в полушалке. У плиты, где на ты поливают друг друга соседи. На Ротонде цветы, в зоопарке танцуют медведи. Кто-то едет в Уфу, кто-то рвет в Тель-Авив, кто-то ставит палатку на пляже. Кто-то ляжет в кровать, кто-то ляжет в дурдом, кто вообще до рассвета не ляжет. Ленинградский фарфор, профитроли, буше, перекрестье Золя и Шекспира. Пир горой. Пчелы в рой. Мерзкий вкус заграничного спирта. Пей до дна. Бей до дна. Забирай – наугад с потрохами. Наши белые дни под прицелом ночей в сотый раз обернутся стихами. И волынщик веселый сыграет зарю для усталых июльских атлантов. И не хватит любви, нет, не хватит любви, не достанет ни сил, ни талантов. Наша общая память разорвана в прах, как пардон, бесполезная плева. Ты мой враг. Я твоя, я-не-я… глупый плод авалонского древа. Наша память – в асфальте, в подъезде, в реке, в разрумяненных юных осинах. Попроси, позови, и приду налегке… Эвридика? Увы. Мнемозина. Мы – журавли. А может – корабли. А может облака над городами. Змеиные следы в сухой пыли. Химеры на горелом Нотр-Даме. Вода и ртуть. Огонь и огонек – Холодный, исчезающий, болотный. Закат за головой. Трава у ног. Ковры пустыни. Снежные полотна. Ты тайна – я ответ. Ты звук – я тишь. Ты слово – я словарь сплошных наречий. Я уплыву в июль – ты улетишь. Мы два ручья в стране озер и речек. Мы половинки карты островной. Замок и ключ, драконица и замок. Ты был одним, и я была одной. Но грянул гром. И мир сверкнул и замер. Я хочу твою душу. Ты умеешь кричать криком всех, кому исподволь ранили сердце. Ты наматывал на руку мокрые пряди дорог, Извлекая урок из обыденных мелких подлянок. Ты плясал по столам вечеринок, ночевок и пьянок. Спал в лесу, перепачканный клюквой и сажей, Стаж пропаж исчислялся годами. По улыбке – девчонке и даме. Танцовщице, певунье, монахине, шлюхе, бродяжке. Ты скрывался из глаз и упорно бежал со всех тяжких, Врал навылет, менял показания счетчиков чести. И опять удирал от себя, оставаясь на месте. И звучал. И звучал колокольчиком чудной печали. Обрывалась струна, разрушая венчальные чары… Посмотри на себя. Видишь зеркало. В зеркале пусто ль? За душой ни ножа, ни гроша серебра Златоуста. Ты ли ты? Или я? Или мы из тюрьмы амальгамы Выжигаем себя и уродуем бритвой Оккама. Вот камино. Идем. Под ногами то стекла, то мины. Мимо лица друзей, голоса безнадежно любимых. Звезды смотрят светло. Ловит рыбок в лагуне Сантьяго. Нам опять повезло – обошлись без проклятого яда. Это больше всех слов, всех молчаний, даров и проклятий. Разделяющий меч И душистый шиповник на платье... Зачем мужчине нужна жена? Плоды и ягоды пожинать, Встречать с работы и ждать с войны, Топленым маслом полить блины, Простить с работы, простить на час, Лечить и штопать, не разлучась. Просить подмоги, продуктов, дней, И объяснений – зачем ты с ней. Рожать, баюкать, бежать в кружок, Рыдать, когда протрубит рожок. Быть рядом ночью, быть рядом днем, Не расставаться, когда уснем, Не расставаться, когда в плену, Когда волчица убьет луну, Когда тоскливо, когда кранты, Когда заржавлены все винты. Жена – подруга, жена – плечо. С ней ясно, стыдно и горячо, Да будут двое – едина плоть. Не сжечь. Не сдвинуть. Не расколоть. Убрели дорогой длинной от себя на край земли, Целовались под рябиной, под боярышником ли. Ты играл себе на скрипке, я себе венки плела, Покупала сыр и сливки, разбивалась со стола - То ли чашка, то ли кошка, то ли женщина в окне. Потерпи еще немножко – позабудешь обо мне. Кораблю – большие планы, океаны и шторма. Кошке – мягкие диваны и неспешная зима Танцевальные снежинки, письма жаркие в печи, Приговорки, чепушинки, кружева на гладь парчи. У боярышни опашень, лалы, персик, жемчуга… Мне уже никто не страшен у чужого очага. Убрела путем неторным, припорошенным с утра, Белый свет не станет черным, коль по радуге пора. В красных ягодах синица, в желтых листьях воробей. Я пришла тебе присниться. Не забудешь. Хоть убей. Чудаки, что живут у моря, принимают его как данность. Выбирают с пристенка мидий, упоенно плюют на дальность. Служат каждой принцессе лилий, отчеканенной на монете. Ловят рыбу, лохов и ветер, вертят лодки, причалы метят, Верят смерти – соленой рыбке из заоблачного прилива. Моряки посещают рынки, покупают ножи и сливы, Рыбакам у прилавков скучно – грызть миндаль да дразнить рыбачек, Чистить бочки собственноручно и креститься, коль чайка плачет – Будет буря. Не будет бури. Волны плещут, а ветер носит. Контур раковины каури. Берега покраснели – осень. Что скучать? Поднимаешь парус и плывешь хоть на край залива. И щенка называешь Аргус и пытаешься быть счастливым Без девчонки, которой море – неземное сплошное чудо. …Чайка с мола о чем-то молит – не иначе штормов не чует. Безотчетная птичность - стремиться наверх, Без руля и ветрил, маркировок и вех. Брать и падать в метель, разрывать облака, Петь пока не убит, плыть на шее быка. Правда поползня, выпи, вороны, грача - Птица может твориться, хрипя и крича, Быть бескрылой, домашней, нелепой, больной, Быть такой, что, всплакнув, отвернулся б и Ной - Все равно небеса. Все равно беспредел Для любого, кто хоть по ошибке - взлетел. Снеженственность, снежалость, снежность сна. Невестная сплошная белизна. Орут синицы зло и заполошно. Пожар Москвы давно отполыхал. Где император ныл и отдыхал, Теперь и приземлиться невозможно. Трамвайный путь ведет куда-нибудь, Где нас не будет принимать на грудь Столица – тороватая торговка. Где можно жить, тужить, не ждать вестей… Рождественно – тождественно звезде. Назвать – легко. А вымолвить – неловко. С дарами обмишулились цари. Нужны пеленки, смеси, словари, Бутылочка и миска теплой каши. Снежертва не пойдет. На нас Москва Предъявит лебединые права И сказку о сневерности расскажет. Мы делим запотелый мандарин, Целуясь по числу добытых долек. У входа караулит белый кролик. С витрины на Фернанов и Марин Любуется младенец, круглощек, Вокруг толпятся толстые ягнята. Все просто, равномерно и понятно - Окончен пир, пора пополнить счет. Пора платить за битые сердца, За стекла в волосах и строй снарядов, За лакомый покой, за милых рядом, За право отвергать и отрицать. За мандарин – счастливый кислый сок На ветреных губах, за ложь и жалость. Веселый век всегда готов на шалость, Чужая кровь впитается в песок. Своя – на майке розой полыхнет. Поэзия бездомна, карта брита. Марина, как ни плачь – не Маргарита. Декабрь ладонь в чернила окунет И выведет на стенке «Миру мир» - Советский парень, не к чему придраться. …Мы будем целоваться, словно в двадцать. И жечь стихи. И жить, смотря в камин. Тускнеет снег, как сброшенная кожа. Звезда Ковыль с рождественской несхожа – Она уводит прочь от очага. В седую степь, на зимние стоянки, Где ждут ягнят измученные ярки, Вповалку спят щенок и мальчуган. Баранья голова лежит на блюде. Несытый дух крадется к теплой юрте. Дымит кизяк. Варганчик дребезжит. Все ясно, плотно и вообразимо - Мука и хлеб. Кочевники и зимы. Молочной струйкой мимо льется жизнь. …С размаху канешь в небо, крикнешь «чей я?» Смолчат дома, откликнется кочевье. Ни женщины, ни счастья, ни ножа. Зато есть степь. Полынь, сурки, цикады. Звезда Ковыль на лезвии заката. Последний вздох – и самый первый шаг. Кому не хватит ни халвы, ни пирога, ни кружки, Кто не преклонит головы, курсируя в наружке? Объекты А и Б пардон Иосиф и Мария. Клок ваты, блестки и картон, туман и малярия. Верблюдов гонят комары, иссохли кипарисы, Пищат щенки у конуры, субботний день творится, Ползет трамвай по Бецалель, детей крикливых полон, Летит миндальная метель на зов открытых окон. И перезвон колоколов и образок нетленный, И автомат поверх голов и хриплый рев сирены. Не различишь – откуда крик, в какой сырой конюшне Качает мальчика старик, бессильный и ненужный. Звезда салюта. Назарет. Волхвы храпят в приюте. Ни патрулей, ни сигарет, ни головы на блюде. Коровы сеном шелестят. Овчарка дремлет чутко. Одно спасение – Дитя. Одна надежда – чудо. Обрученные? Обреченные Течь по свету ручьями речи. Равнозначные и никчемные. Разве время горячку лечит, Плавит лед на излете вечности? Буквы – каплями прямо в губы. Это право случайной встречности На танцполе земного клуба. Это блюз соловьиной дальности, Три аккорда знакомой фразы. Кружевная фата фатальности Затуманила глупый разум. Мы на простыни… Нет на пристани Только парных берут паромы. Мы пытаемся стать туристами, Сделать вид, что давно знакомы. Но маяк запускает маятник, Манит пламя доплыть до мая, Прошлой жизни поставить памятник, И смолчаться, всепонимая. Ты приедешь на исходе марта. В нашем доме будет пахнуть мятой. Под крыльцом поселятся мышата, Никому особо не мешая. Снег сойдет с пути, подсохнут лужи, Отцветет миндаль, проснется груша. На плите картошка, в печке хала, В кошельке дирхем степного хана. На руках, прости, мука и масло, На окне свеча, что год не гасла. Книги ждут на полках пестрой стаей – Кто откроет и перелистает? Маргарита, Франсуа, Гарсиа – Вот покой, что мы не попросили. Пересвист щеглов и свет закатный, Простыни, пропахшие лавандой, Капля пота в трещинке морщины, Облако, сошедшее с вершины. Снятый с шеи на ночь крест нательный Путь неблизкий, трудный, нераздельный. Крым неопалимый… Наше счастье – Дом, куда ты сможешь возвращаться. Обрывы под откосами, Петля тропинки узенькой. Крым кормит абрикосами, Карманит грусть и трусики, Крадет ножи и ложечки, Колечки обручальные. В Крыму гуляют лошади – Ничейные, нахальные. В Крыму растет шелковица. Зеленый плющ кудрявится. Любая рыбка ловится. Любая кошка нравится. Идешь, песком присыпанный, Пыльцою припорошенный. И жизнь – такая зыбкая. Короткая. Хорошая. Любишь чистеньким? Люби грязненьким. И по будням люби и в праздники. И под мухой люби и пьяного, Окрыленного, окаянного. Разговоры люби и горести, Горсти глупой пацанской гордости, Синяки, переломы, трещины От тебя до случайной женщины. Перелеты люби и вылазки, И изнанку красивой вывески, Пот и слезы, снежки и камушки, Перламутр средиземной ракушки. Песню флейты, смешок гармоники, Дымность трубки на подоконнике, Горсть орехов, перо совиное. Где бы ни был – придет с повинною. Ты люби – одержимо, бешено, И поклоны в церквях отвешивай. Смерть уймется, война закончится. Пусть вернется!!! Куда захочется… Порой стихам не нужно темы – Хватает тени хризантемы, Пушинки снега на ладони, Луны в наполненном бидоне, Любви в открытке из Сорренто… Бывают легкие моменты Случайной нежности, причуды, Палитры сна и кисти чуткой. Так на заре воркует в арке. Голубка с площади Сан-Марко. Так, ни о чем не беспокоясь, Слова слетаются на голос. Ты мне снишься воробьиным перескоком, Хитрым беличьим «цок-цоц», кленовым соком, Одуванчиковой лавой на газоне, Полнолунием, прохладным и бессонным. Ты сидишь на подоконнике по-птичьи, Просишь нежности, а может быть водички, Видишь истину, а может быть фигурку, Прячешь сердце в переношенную куртку. Что за милость, что за глупость, что за жалость? Да я знаю – в зеркалах не отражалась, Но и ты впотьмах ни тени не откинул, Вынул месяц из тумана, словно мину, И взорвал мою преступнейшую стену. Город пал как обесплоченное тело, Сон сознался в сюрреальности иллюзий. Речь идет о бытовухе или блюзе, Поездном тамтаме, нише нижней полки, Вместо золота и слез – три хлебных корки. Ты простой как арифметика Евклида, Я пройду кривым путем, не выдав вида На нежительство в стране сплошных уроков. Мы не лучше опереточных уродов Мы спасались, мы списались, мы оделись - Друг у друга оказаться захотелись… Пастух Анхиз хромает по хребтине Заросшего быльем Киик-Атлама - Полста овец, безотчая овчарка, Тяжелый посох, маленький кувшин. Вчера была гроза, тряхнуло склоны, Сошла сыпучка, змеи пробудились. У сон-травы – серебряная шерстка У миндаля – ни листика пока. Вот-вот придет пора ягниться яркам В пещере над могилами монахов. На кровь придут стервятники и лисы – Любители горячих потрохов. Гудит пчела. Кустится можжевельник. В лагуне кувыркаются дельфины. Пастуший чай, чабрец, шалфей и донник Окутывают склоны старых гор. Пастух Анхиз во времени потерян – Республику он путает с Сенатом, А Цезаря с козлом – каков охальник? Все просто – дальше Крыма не сошлют. В провинции у моря золотого Неспешно бродят пьяницы и овцы. С Киик-Атлама прыгнув, мальчик-месяц Стальным ножом врезается в волну… Нигдевочка. Нигдерево. Нигдень. Такая тишь – хоть веточкой задень И зазвенит разбуженная липа, Ну а пока – ни шороха, ни крика. Не явится медведь – скирлы-скирлы, Не выставят кувшины на столы - Мед утечет сквозь треснутую глину. Ночь будет очень маленькой, но длинной. Язычество в загоне городском. Таро травы. Беззвездный гороскоп. Забористые крепкие ограды. Строфа росы на лезвии утра - ты... Нигдерзость – право бить колокола, Расправить приземленные крыла, По зову облаков белобородых Принять у неба солнечные роды. Прости за то, что громко говорю. Прости за то, что слишком ясно вижу. Прости, что не расстались к январю. Прости, что мне любить важней чем выжить. За яблоко с ладони, за полынь, За тень горы, похожей на индейца, За сладость желтых августовских дынь, За то, что никуда уже не деться. Звонит в набат немолчная беда, Горят дома, плывут по морю кони. И нота «до» важней, чем нота «да». И нота «ты» качается и тонет… Нет правил для бесправной правоты. Нет истины для тех, кто стал у стенки. Я выбираю желтые цветы. Топлю камин, топлю за рыбу деньги, Лицом к лицу не вижу ничерта, Ослепла как татарская царица. Прости за то, что я всегда не та. Прости, что не могу наговориться. Прозрачней небо, ночи холодней. Пора, приятель, двери конопатить, Считать цыплят, на ветер деньги тратить, Играть с дождём, смывая пену дней. Асфальт в лицо, под ноги - небеса. Попутный бес по пьяни путь попутал - С капота под копыта! И как будто Летят хипы с Ротонды на Беса По трассе Марс-Сайгон-Иерусалим, Зелёный флаг любви над ними реет... Горячий кофе тоже душу греет, А значит - Рубикон преодолим. Вот стрелки повернули к тридцати. Все рвут в Христы. И рвут пупки и выи. А я, по счастью, даже не Мария, А так, синица. Проще, чем "прости" Домыслить, как закончится строка - По правилам сердечного излома Смотрю в толпу. И кажутся знакомы То взгляд, то вдох, то запах табака... Звезды вызрели в заоблачном чреве, Ветер вышел погулять и продул. Хан тумана собирает кочевье, Хан тумана созывает Орду. Ох, невесело гулять в Диком Поле, Мертвым птицам кулаками грозить. Нет покоя у тумена доколе Росы красные лежат на Руси. Хансарайная пустая лачуга, Черепки от Чингисхановых чаш. Все казалось – получается чудо, Ну а вышло как всегда – баш на баш. Улигерчи заплатил головою, Хан – ханурик в придорожной корчме. Псы в оврагах притаились и воют На хвосты новорождённых комет. Княжья внучка уронила очелье В переполненный слезами Итиль. Кончаковым шляхом двинет кочевье, В ту страну, куда живым не дойти… Изморозь Снег приближается к Москве. Обходит Люберцы, Мытищи. Все будет тише, проще, чище – вокзалы, улицы, жилища, Предновогодний марафет украсит праздные витрины, Старинной вязи канитель… Метель трясет впотьмах перины, Прогноз неважный, день недлинный. Нет ни кареты на Неглинной, ни постового подшофе. Под перепевы Хелависы и сказки белого бычка Спешат студентки и актрисы, скользя на тонких каблучках - Гертруды, Герды и Алисы. Их разрумяненные лица Так нежно смотрятся в очках. Мигают окна – сад, работа, младенцы, жены и пажи, Почти хорошая погода, вороны с веток смотрят гордо. Дыши, мой ветреный, дыши! Да будет снег с тобой мятежен, покой – для коек и палат. Вертеп иной – волхвы все те же. Зима заманит и утешит Предощущением тепла. Плати за все, катайся с горок, готовь подарки и коньки. Ночь закрывает звездный полог, день бесконечен, век недолог, Кому-то ты сегодня дорог. Накинь пальто, лети, беги! И снег борзой помчится следом, в трамвайный гул, в кромешный чад, В мороз… А лето будет летом – Лечить. Разлучить. Различать. Нота но Аккорд волны и чаячье стаккато На фоне негасимого заката. Над бухтой нависает Карадаг. Безропотно, безжалостно, безлюдно. Кошачье «ми» и ветреная лютня. Пустой ноябрь. Полный кавардак. Уплыли короли и звездочеты, Фламинго заложили круг почета И отбыли к египетским брегам. Для нас одних – прибой, морская пена, Шуршащая прелюдия Шопена, Чижиный свист и воробьиный гам. По склонам – киноварь и багряница, Зима усталым пляжам только снится. Наступит снег. Настанет тишина… А мы с тобой отсюда до заката Играемся в озябших музыкантов, Солируем на «соль». Поём до дна. Чем потешиться, ночь? Расписным куличом В белоснежной январской глазури. По пустым переулкам бродить ни о чем, Наблюдать, как шановный мазурик Потащил виртуозно пустой кошелек У пьянчуги, счастливого в доску, Как законченный год вышел тенью и лег У столба по фонарному воску. Этот свет, что любого состарит на век, Одиночество первой морщины. Потаенную грусть увядающих век По достоинству ценят мужчины. Электричество. Связь. Необъятный поток. Мыслеформы двоичной системы. Мандарины попарно ложатся в лоток, Ночь молчит. Двери прячутся в стены. Не укрыться в подъезде от взглядов витрин, Не спастись от свистка постового. Перекрыты все трассы, ведущие в Рим, — Вдруг да выпустят бога — живого. За душой ни души. Мостовые Москвы Кроет ветер безбожно и люто. ...По Арбату устало плетутся волхвы И в снегу утопают верблюды. Пиши, мой друг - Окно в морозной раме, Машины, окржённые дворами, Июльский кот неведомых пород, Косплей на очень старый новый год, Сидишь всю ночб на кухне, со свечами, Как парусник, забытый на причале, Читаешь сны за неименьем книг. А в никогде экрана твой двойник Готовится к прес-туру по Тибету. И кто-то невозможный по тебе так Соскучился - нет сили не писать... На бис исходчт снегом небеса И белое такси с усталым Сантой Торопится По площади Базарной. Белый облачный кот отломил половинку луны - Угостить лисенят, прозябающих в парковых норах. У веселых ворон хоровод вот такой ширины. Молодецкий мороз едет с горки на саночках новых. Следом сто сорванцов вперекат по застывшей воде – И веселье и визг и колючая снежная крошка. В пестроте изразцов отражается пройденный день На ладони пруда – ледяная лазурная брошка Белки ищут орехи, а люди - любимых людей, С переменным успехом – обиды, обеды, обеты… К ночи стужа лютей. Понимаешь, что поздно лететь, И ложишься на снег В направлении нового лета. 02.01.2024