для тех, кто слушает стихи Федерико Гарсиа Лорка: (05.06.1898 - 19.08.1936)

Романс об испанской жандармерии 

Черные кони жандармов
Железом подкованы черным.
На черных плащах сияют
Чернильные пятна воска.
Они по дорогам скачут.
Свинцом черепа налиты.
Они не умеют плакать -
Их души лаком покрыты.
Скачут горбатые тени
Зловещие, словно тучи.
За ними топь тишины
И страха песок сыпучий.
Не видят ни звезд, ни неба,
Рыщут как волки повсюду,
В глазах их сияют жерла
Сеющих смерть орудий.

О, гордый цыганский город,
Как ты хорош под луною,
Флаги на перекрестках,
В кувшинах  настой вишневый.
А башни твои  из корицы,
И весь ты  --  душистый мускус.
О, гордый цыганский город!
Кто видел тебя, не забудет!

Ночь опустилась несмело,
Черная ночь - чаровница.
Ночью куют цыгане
В кузницах солнца и стрелы.
Но, чу, погаси скорее
Огни зеленые, слышишь!
Едут жандармы, слышишь!

О, гордый цыганский город,
Кто видел тебя  --  не забудет!

Взгляните, вот они едут,
Парами едут, рядами.
Шуршат как трава на могиле
Патроны в их патронташах.

Взгляните, вот они едут
В плащах из тени холодной.
А небо для них - стекло,
И блестит, словно их шпоры.

Город не ведает страха,
Раскрыты шумные двери.
Но сорок жандармов,  сорок
По цыганскому городу едут.

Остановилось время,
Застыло вино в кувшинах,
Ноябрьским льдом обернулось,
Холодной водой притворилось.
Заскрежетали, заныли
Флюгера на высоких крышах.
А копыта коней топтали
Разрубленный саблями  ветер.

Жандармерия черная скачет,
Усеяв свой путь кострами,
На которых поэзия гибнет.
Стройная и нагая
Роса из рода Камборье
Стонет, упав у порога.
Отрезанные груди
Лежат перед ней на подносе.
Другие девушки мчатся,
И плещут их черные косы
В воздухе, где расцветают
Выстрелов черные розы.

А когда сравняли с землею
Крыши домов недавних,
Заря опустила плечи,
Окаменев в печали.
(перевод Инны Тыняновой)
..^..   






Сомнамбулический романс

  Люблю тебя в зелень одетой.
И ветер зелен. И листья.
Корабль на зеленом море
И конь на горе лесистой.
До пояса в темноте,
Мечтает она у ограды
И зелены волосы, тело,
Глаза серебра прохладней.
Люблю тебя в зелень одетой.
Цыганский месяц тревожен.
Глядят на нее предметы,
Она их видеть не может.

  Люблю тебя в зелень одетой.
Как звезды иней сверкает,
Как рыба - потемки скользки,
Дорогу заре уступая.
Смоковница трется о ветер,
Как лапкой, веткой шершавой,
Гора  -  дикобраз огромный  -
Щетинится каждой агавой.
Но кто же придет? И откуда?..
Она все стоит у забора
И зелены волосы, тело,
И видит горькое море.

  - Сосед, на ее каморку
Коня своего я сменял бы,
На зеркало - сбрую с седлом,
Мой нож - на ее одеяло.
Сосед, я пришел весь в крови
Из Кабры, с гор, с перевала.

  - Будь воля моя, паренек,
Давно состоялась бы мена.
Но я-то уже  не я,
И не мои эти стены.

  -  Сосед, я хочу умереть
В своей кровати, как должно,
На прутьях стальных с простынями
Голландскими, если можно.
Ты разве не видишь, что рана
Раскрыла мне грудь до горла?

  - На белой груди твоей, парень
Три сотни розанов черных,
Сочится и пахнет кровь,
Кушак твой весь в красной пене,
Но я-то уже не я
И не мои это стены.

  - Так дай мне, по крайней мере, 
Подняться к высокой ограде!
О, дайте, дайте подняться
К зеленой, лунной ограде!
За нею вода грохочет,
Там воду всегда лихорадит.

  И вот к высокой ограде 
Подходят оба соседа.
И кровь по следу сочится,
И льются слезы по следу.
Фонарики жестяные 
На черепицах мерцали,
И ранили раннее утро
Хрустальные бубны печали.

  Люблю тебя в зелень одетой.
И ветер зелен. И листья.
И вот добрались соседи,
А ветер с горы лесистой
Во рту оставляет привкус
Полыни и ягоды волчьей.

  - Сосед! Но где ж твоя дочка 
Что горше мяты и желчи? 
Я ждал ее столько раз!
Я ждал, и касалась прохлада
Лица и черных волос
У этой зеленой ограды.

  Покачивалась цыганка
В бассейне на водной глади.
Зелены волосы, тело,
Глаза серебра прохладней.
И лунная льдинка ее
Поддерживала над волнами.
А ночь уютна, как площадь,
Зажатая меж домами.
Гвардейцы гражданские спьяна
Стучали в дверь кулаками.

  Люблю тебя в зелень одетой.
И ветер зелен. И листья.
Корабль на зеленом море
И конь на горе лесистой.
(перевод   О.Савича)
..^..   




Как схватили Антоньито эль Камборьо на севильской дороге 

Антоньо Торрес Эредья,
Камборьо сын горделивый,
в Севилью смотреть корриду
шагает с веткою ивы.
Смуглее луны зеленой,
шагает, высок и тонок.
Блестят над глазами кольца
его кудрей вороненых.
Лимонов на полдороге
нарезал он в час привала
и долго бросал их в воду,
пока золотой не стала.
И где-то на полдороге,
под тополем на излуке,
ему впятером жандармы
назад заломили руки.

Медленно день уходит
поступью матадора
и плавным плащом заката
обводит моря и долы.
Тревожно чуют оливы
вечерний бег Козерога,
а конный ветер несется
в туман свинцовых отрогов.
Антоньо Торрес Эредья,
Камборьо сын горделивый,
среди пяти треуголок
шагает без ветки ивы...

Антоньо! И это ты?
Да будь ты цыган на деле,
здесь пять бы ручьев багряных,
стекая с ножа, запели!
И ты еще сын Камборьо?
Подкинут ты в колыбели!
Один на один со смертью,
бывало, в горах сходились.

Да вывелись те цыгане!
И пылью ножи покрылись...

Открылся засов тюремный,
едва только девять било.
А пятеро конвоиров
вином подкрепили силы.

Закрылся засов тюремный,
едва только девять било...
А небо в ночи сверкало,
как круп вороной кобылы!
(Перевод А. Гелескула)
..^.. 





Неверная жена 

	И в полночь на край долины
	увел я жену чужую,
	а думал - она невинна...

	То было ночью Сант-Яго,
	и, словно сговору рады,
	в округе огни погасли
	и замерцали цикады.
	Я сонных грудей коснулся,
	последний проулок минув,
	и жарко они раскрылись
	кистями ночных жасминов.
	А юбки, шурша крахмалом,
	в ушах у меня дрожали,
	как шелковые завесы,
	раскромсанные ножами.
	Врастая в безлунный сумрак,
	ворчали деревья глухо,
	и дальним собачьим лаем
	за нами гналась округа...

	За голубой ежевикой
	у тростникового плеса
	я в белый песок впечатал
	ее смоляные косы.
	Я сдернул шелковый галстук.
	Она наряд разбросала.
	Я снял ремень с кобурою,
	она - четыре корсажа.
	Ее жасминная кожа
	светилась жемчугом теплым,
	нежнее лунного света,
	когда скользит он по стеклам.
	А бедра ее метались,
	как пойманные форели,
	то лунным холодом стыли,
	то белым огнем горели.
	И лучшей в мире дорогой
	до первой утренней птицы
	меня этой ночью мчала
	атласная кобылица...

	Тому, кто слывет мужчиной,
	нескромничать не пристало,
	и я повторять не стану
	слова, что она шептала.
	В песчинках и поцелуях
	она ушла на рассвете.
	Кинжалы трефовых лилий
	вдогонку рубили ветер.

	Я вел себя так, как должно,
	цыган до смертного часа.
	Я дал ей ларец на память
	и больше не стал встречаться,
	запомнив обман той ночи
	у края речной долины,-
	она ведь была замужней,
	а мне клялась, что невинна.
(Перевод А. Гелескула)
..^.. 





Колыбельная из пьесы "Кровавая свадьба" 

Баю, милый, баю!
Песню начинаю
о коне высоком,
что воды не хочет.
Черной, черной, черной
меж ветвей склоненных
та вода казалась.
Кто нам скажет, мальчик,
что в воде той было?..
     
Усни, мой цветочек!
Конь воды не хочет.
     
Усни, лепесточек!
Конь взял и заплакал.
Все избиты ноги,
лед застыл на гриве,
а в глазах сверкает
серебро кинжала.
На коне высоком
беглецы спасались,
кровь свою мешая
с быстрою волною.
     
Усни, мой цветочек!
Конь воды не хочет.
     
Усни, лепесточек!
Конь взял и заплакал.
     
К берегу сырому
он не потянулся
вспененною мордой;
жалобно заржал он,
поглядев на горы -
суровые горы.
Ах, мой конь высокий,
ты  воды не хочешь!..
Скорбь горы под снегом,
кровь зари на небе...
     
Не входи, помедли,
заслони окошко
сонной этой ветвью,
сном, упавшим в ветви.
     
Мальчик засыпает.
  
Мальчик затихает...

Баю, милый, баю,
песню начинаю...
    
О коне высоком,
что воды не хочет.
    
Не входи, не надо!
За долиной серой,
за горою скорбной
ждет тебя подруга.
     
Мальчик засыпает.
     
Мальчик отдыхает.
     
Усни, мой цветочек!
Конь воды не хочет.
     
Усни, лепесточек!
Конь взял и заплакал.
(перевод Ф. Кельина)
..^..







Гитара 

Начинается
Плач гитары.
Разбивается
Чаша утра.
Начинается
Плач гитары.
О, не жди от нее
Молчанья,
Не проси у нее
Молчанья!
Неустанно
Гитара плачет,
Как вода по каналам - плачет,
Как ветра над снегами - плачет,
Не моли ее
О молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
Так плачет стрела без цели,
Так песок раскаленный плачет
О прохладной красе камелий,
Так прощается с жизнью птица
Под угрозой змеиного жала.
О гитара,
Бедная жертва
Пяти проворных кинжалов!
(Перевод М.Цветаевой)
..^..






Прелюдия 

	И тополя уходят -
	но след их озерный светел.

	И тополя уходят -
	но нам оставляют ветер.

	И ветер умолкнет ночью,
	обряженный черным крепом.

	Но ветер оставит эхо,
	плывущее вниз по рекам.

	А мир светляков нахлынет -
	и прошлое в нем потонет.

	И крохотное сердечко
	раскроется на ладони.
(Перевод А.Гелескула)
..^..





 Сонеты темной любви   1936 г.
(Перевод А.Гелескула)  


*  *  * 

О, шепоток любви глухой и темной!
Безрунный плач овечий, соль на раны,
река без моря, башня без охраны,
гонимый голос, вьюгой заметенный!

О, контур ночи четкий и бездонный,
тоска, вершиной вросшая в туманы,
затихший мир, заглохший мак дурманный,
забредший в сердце сирый пес бездомный!

Уйди с дороги, стужи голос жгучий,
не заводи на пустошь вековую,
где в мертвый прах бесплодно плачут тучи!

Не кутай снегом голову живую,
сними мой траур, сжалься и не мучай!
Я только жизнь: люблю - и существую!
..^..








*  *  * 

Все выплакать с единственной мольбою -
люби меня и, слез не отирая,
оплачь во тьме, заполненной до края
ножами, соловьями и тобою.

И пусть на сад мой, отданный разбою,
не глянет ни одна душа чужая.
Мне только бы дождаться урожая,
взращенного терпением и болью.

Любовь моя, люби! - да не развяжешь
вовек ты жгучий узел этой жажды
под ветхим солнцем в небе опустелом!

А все, в чем ты любви моей откажешь,
присвоит смерть, которая однажды
сочтется с содрогающимся телом.
..^..







*  *  * 

В том городе, что вытесали воды
у хвойных гор, тебе не до разлуки?
Повсюду сны, ступени, акведуки
и траур стен в ожогах непогоды?

Все не смывает лунные разводы
хрустальный щебет х_у_карской излуки?
И лишь терновник ловит твои руки,
ревниво пряча свергнутые своды?

Не вспоминалась тень моя дорогам
в затихший мир, который, как изгоя,
томит змею, крадущуюся логом?

И не расцвел ли в воздухе нагорья
тебе из сердца посланный залогом
бессмертник моей радости и горя?
..^..









*  *  * 

Любовь до боли, смерть моя живая,
жду весточки - и дни подобны годам.
Забыв себя, стою под небосводом,
забыть тебя пугаясь и желая.

Ветра и камни вечны. Мостовая
бесчувственна к восходам и заходам:
И не пьянит луна морозным медом
глубин души, где темень гробовая.

Но за тебя шел бой когтей и лилий,
звериных смут и неги голубиной,
я выстрадал тебя, и вскрыты жилы.

Так хоть бы письма бред мой утолили,
или верни меня в мои глубины
к потемкам, беспросветным до могилы!
..^..














*  *  * 

Турийский голубь с нежными зрачками
к тебе летит посланицем белоперым,
как дым костра, сгорая на котором
я заклинаю медленное пламя.

Пуховый снег над жаркими крылами,
вскипая, словно пена по озерам,
жемчужно стынет инистым узором
в саду, где наши губы отпылали.

Погладь рукою перышко любое -
и снежная мелодия крылато
весь мир запорошит перед тобою.

Так сердце от заката до заката
боится, окольцовано любовью,
не вымолить тебя, моя утрата.
..^..












*  *  * 

Я прянул к телефону, словно к манне
небесной среди мертвенного зноя.
Пески дышали южною весною,
цвел папоротник в северном тумане.

Откуда-то из темной глухомани
запела даль рассветною сосною,
и как венок надежды надо мною
плыл голос твой, вибрируя в мембране.

Далекий голос, нежный и неверный,
затерянный, затихший дрожью в теле.
Такой далекий, словно из-за гроба.

Затерянный, как раненая серна.
Затихший, как рыдание в метели.
И каждой жилке внятный до озноба!
..^..












*  *  * 

Гирлянду роз! Быстрей! Я умираю.
Сплетай и пой! Сплетай и плачь над нею!
Январь мой ночь от ночи холоднее,
и нет потемкам ни конца ни краю.

Где звездами цветет земля сырая
между твоей любовью и моею,
там первоцветы плачутся кипрею
и круглый год горят, не отгорая.

Топчи мой луг, плыви моей излукой
и свежей рапы впитывай цветенье.
В медовых бедрах кровь мою баюкай.

Но торопись! В неистовом сплетенье
да изойдем надеждою и мукой!
И времени достанутся лишь тени.
..^..












*  *  * 

Мы вплыли в ночь - и снова ни уступки,
ответный смех отчаянье встречало.
Твое презренье было величаво,
моя обида - немощней голубки.

Мы выплыли, вдвоем в одной скорлупке.
Прощался с далью плач твой у причала,
И боль моя тебя не облегчала,
комочек сердца, жалостный и хрупкий.

Рассвет соединил нас, и с разгону
нас обдало студеной кровью талой,
разлитой по ночному небосклону.

И солнце ослепительное встало,
и снова жизнь коралловую крону
над мертвым моим сердцем распластала.
..^..








*  *  * 

Вся мощь огня, бесчувственного к стонам,
весь белый свет, одетый серой тенью,
тоска по небу, миру и мгновенью
и новый вал ударом многотонным.

Кровавый плач срывающимся тоном,
рука на струнах белого каленья
и одержимость, но без ослепленья,
и сердце в дар - на гнезда скорпионам.

Таков венец любви в жилище смуты,
где снишься наяву бессонной ранью
и сочтены последние минуты,

и несмотря на все мои старанья
ты вновь меня ведешь в поля цикуты
крутой дорогой горького познанья.
..^..











Сонет о нежной горечи 

Мне страшно не вернуться к чудоцветам,
твоим глазам живого изваянья.
Мне страшно вспоминать перед рассветом,
как на щеке цвело твое дыханье.

Мне горько, что безлиственным скелетом,
засохший ствол, истлею в ожиданье,
неутоленным и неотогретым
похоронив червивое страданье.

И если ты мой клад, заклятый роком,
мой тяжкий крест, которого не сдвину,
и если я лишь пес, бегущий рядом, -

не отбирай добытого по крохам
и дай мне замести твою стремнину
своим самозабвенным листопадом.
..^..









Любовь уснула на груди поэта 

Ты знать не можешь, как тебя люблю я, -
ты спишь во мне спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя. 

Тела и звезды грудь мою живую
томили предрешенностью финала,
и злоба твои крылья запятнала,
оставив грязь, как метку ножевую. 

А по садам орда людей и ружей,
суля разлуку, скачет к изголовью,
зеленогривы огненные кони. 

Не просыпайся, жизнь моя, и слушай,
какие сприпки плещут моей кровью!
Далек рассвет - и нет конца погоне! 
..^..



*  *  *  *  *  *  *  *  *  *  *  *  *
..^..














Элегия 

Окутана дымкой тревожных желаний,
идешь, омываясь вечерней прохладой.
Как вянущий нард эти сумерки плоти,
увенчанной таинством женского взгляда.

Несешь на губах чистоты неиспитой
печаль; в золотой дионисовой чаше
бесплодного лона несешь паучка,
который заткал твой огонь неугасший
в цветущие ткани; ничей еще рот
на них раскаленные розы не выжег.

Несешь осторожно в точеных ладонях
моточек несбывшихся снов и в притихших
глазах горький голод по детскому зову.
И там, во владеньях мечты запредельной,
виденья уюта и скрип колыбели,
вплетенный в напев голубой колыбельной.

Лишь тронь твое тело любовь, как Церера,
ты в мир снизошла б со снопами пшеницы;
из этой груди, как у девы Марии,
могли бы два млечных истока пробиться.

Нетронутый лотос, ничьи поцелуи
во мгле этих пламенных бедер не канут,
и темные волосы перебирать,
как струны, ничьи уже пальцы не станут.

О таинство женственности, словно поле,
ты ветер поишь ароматом нектара,
Венера, покрытая шалью манильской,
вкусившая терпкость вина и гитары.

О смуглый мой лебедь, в чьем озере дремлют
кувшинки саэт, и закаты, и звезды,
и рыжая пена гвоздик под крылами
поит ароматом осенние гнезда.

Никто не вдохнет в тебя жизнь, андалузка,
тебя от креста не захочет избавить.
Твои поцелуи - в ночи безрассветной
среди виноградников спящая заводь.

Но тени растут у тебя под глазами,
и в смоли волос пробивается пепел,
и грудь расплывается, благоухая,
и никнет спины твоей великолепье.

Горишь ты бесплодным огнем материнства,
скорбящая дева, печали пучина,
высокие звезды ночные, как гвозди,
все вогнаны в сердце твое до единой.

Ты - плоть Андалузии, зеркало края,
где женщины страстные муки проносят,
легко веерами играя.
И прячут под пестрой расцветкой нарядов,
под сжатой у самого горла мантильей
следы полосующих взглядов.

Проходишь туманами Осени, дева,
как Клара, Инес или нежная Бланка;
тебе же, увитой лозой виноградной,
под звуки тимпана плясать бы вакханкой.

Глаза твои, словно угрюмая повесть
о прожитой жизни, нескладной и блеклой.
Одна среди бедной своей обстановки
глядишь на прохожих сквозь мутные стекла.
Ты слышишь, как дождь ударяет о плиты
убогонькой улочки провинциальной,
как колокол где-то звонит одиноко,
далекий-далекий, печальный-печальный.

Напрасно ты слушаешь плачущий ветер -
никто не встревожит твой слух серенадой.
В глазах, еще полных привычного зова,
все больше унынья, все больше надсада;
но девичье сердце в груди изнуренной
все вспыхнуть способно с единого взгляда.

В могилу сойдет твое тело,
и ветер умчит твое имя.
Заря из земли этой темной
взойдет над костями твоими.
Взойдут из грудей твоих белых две розы,
из глаз - две гвоздики, рассвета багряней,
а скорбь твоя в небе звездой возгорится,
сияньем сестер затмевая и раня.
(Перевод М. Самаева)
..^..








Газелла о неожиданной любви 

	Не разгадал никто еще, как сладко
	дурманит это миртовое лоно.
	Не знал никто, что белыми зубами
	птенца любви ты мучишь затаенно.

	Смотрели сны персидские лошадки
	на лунном камне век твоих атласных,
	когда тебя, соперницу метели,
	четыре ночи обвивал я в ласках.

	Как семена прозрачные, взлетали
	над гипсовым жасмином эти веки.
	Искал я в сердце мраморные буквы,
	чтобы из них сложить тебе - навеки,

	навеки: сад тоски моей предсмертной,
	твой силуэт, навек неразличимый,
	и кровь твоя, пригубленная мною,
	и губы твои в час моей кончины.
(Перевод А. Гелескула)
..^..






Пресьоса и ветер  (Перевод А. Гелескула)

        Пергаментною луною
        Пресьоса звенит беспечно,
        среди хрусталей и лавров
        бродя по тропинке млечной.
        И, бубен ее заслыша,
        бежит тишина в обрывы,
        где море в недрах колышет
        полуночь, полную рыбы.
        На скалах солдаты дремлют
        в беззвездном ночном молчанье
        на страже у белых башен,
        в которых спят англичане.
        А волны, цыгане моря,
        играя в зеленом мраке,
        склоняют к узорным гротам
        сосновые ветви влаги...

        Пергаментною луною
        Пресьоса звенит беспечно.
        И обортнем полночным
        к ней ветер спешит навстречу.
        Встает святым Христофором
        нагой великан небесный -
        маня колдовской волынкой,
        зовет голосами бездны.
        - О, дай мне скорей, цыганка,
        откинуть подол твой белый!
        Раскрой в моих древних пальцах
        лазурную розу тела!

        Пресьоса роняет бубен
        и в страхе летит, как птица.
        За нею косматый ветер
        с мечом раскаленным мчится.

        Застыло дыханье моря,
        забились бледные ветви,
        запели флейты ущелий,
        и гонг снегов им ответил.

        Пресьоса, беги, Пресьоса!
        Все ближе зеленый ветер!
        Пресьоса, беги, Пресьоса!
        Он ловит тебя за плечи!
        Сатир из звезд и туманов
        в огнях сверкающей речи...

        Пресьоса, полная страха,
        бежит по крутым откосам
        к высокой, как сосны, башне,
        где дремлет английский консул.
        Дозорные бьют тревогу,
        и вот уже вдоль ограды,
        к виску заломив береты,
        навстречу бегут солдаты.
        Несет молока ей консул,
        дает ей воды в бокале,
        подносит ей рюмку водки -
        Пресьоса не пьет ни капли.
        Она и словечка молвить
        не может от слез и дрожи.

        А ветер верхом на кровле,
        хрипя, черепицу гложет.
..^..




Пресьоса и ветер  (перевод Инны Тыняновой)

Луна из прозрачной кожи
звенит в руках у Пресьосы,
пока идет она тихо
по узкой сырой тропинке.
Кругом – зеленые лавры,
и в тишине беззвездной,
убегая от россыпи звона,
ночь погружается в море,
полное рыб и песен.
На далеких вершинах сьерры
карабинеры дремлют,
охраняя белые башни,
в которых живут англичане.
И в волнах темного моря,
для забавы, цыганы ловят
цветы из раковин звонких
и зеленые ветки сосен.

Луна из прозрачной кожи
звенит в руках у Пресьосы.
Увидев ее, поднялся
ветер, странник бессонный.
Голый святой Кристобаль,
с тысячью рук из тени,

глядит на девчонку цыганку
с голосом, как у свирели.
– Девушка, не пугайся,
я развею твои одежды.
Дай коснуться губам моим древним
твоего душистого тела.

Пресьоса бросила бубен
и пустилась бежать в испуге
Ветер несется за нею,
протянув горячие руки.

Хмурится шум прибоя.
Листья олив бледнеют.
Свирели теней запели,
зазвенели снега сьерры.

Пресьоса, беги, Пресьоса,
уж близко зеленый ветер!
Пресьоса, беги, Пресьоса!
Он ловит тебя за плечи!
Сатир из пучины звездной
со своими руками из света...

Пресьоса, полная страха,
вбежала в дом на вершине,
над лохматыми ветками сосен,
где консул живет английский.

Привлеченные женским криком,
приблизились карабинеры,
чёрным плащом закрывшись
и шапки на лоб надвинув.
Дал англичанин цыганке
стакан молока и рюмку
можжевеловой крепкой водки,
но пить не стала Пресьоса.

Плача, она рассказала
этим людям о том, что было,
а ветер на темной крыше
от злости кусал черепицы.
..^..

всё в исп.  В. Луцкера