для тех, кто слушает стихи


Елена
Элтанг:




"Освистанный ветренной клакой..."       

  mp3  

1427 K

"Не продохнуть от восхищенья..."       

  mp3  

1462 K

"дитя мое нас ожидает ад..."       

  mp3  

926 K

chinotto ("пахнет мокрою рогожей...")      

  mp3  

2557 K

лилль (довольные джинны влетают в окно...)       

  mp3  

1391 K

"накупи мне чулок для веселья..."       

  mp3  

1057 K

"какие губы дал тебе господь..."       

  mp3  

1124 K

genova ("зовешь щенка идешь на берег...")       

  mp3  

789 K

orage ("так перед ссорой с небесами...")       

  mp3  

900 K

"белый вепрь выходящий из моря..."       

  mp3  

1027 K

"как птицы..."       

  mp3  

694 K

"кем станешь ты..."       

  mp3  

833 K










* * *
Освистанный ветренной клакой
перрон где виленский экспресс 
со вздохом назад подает сочлененья сверяя 
и поручни медны и лаком 
язык проводницы: дюшес 
ja mam tylko jeden! однако 
я жмурюсь и пью я в твое огорченье ныряю 

под жолтой купейной лампадой 
так жадно стучится в груди 
я рада я рада я рада 
полячка еще оранжаду 
и больше уже не входи 

дорожное чтиво не шутка 
с ним скрипы и страхи острей 
в бессонной теплушке где прежние жалобы живы 
железны дорожные сутки 
но плавится сладко и жутко 
в серебряной ложке хорей 
о йезус мария считайте меня пассажиром
..^..   




* * *
не продохнуть от восхищенья. мне передышки не дает 
лиловой жилки учащенье и смятый рот и наотлет 
золотошвейное запястье. но в тишь озерную но в гладь 
своей бессовестною властью меня ты волен отослать 
дай налюбуюсь напоследок испанской проволкой кудрей 
румянцем рыжим как у шведок и отступлюсь. и лягу в дрейф 

так смуглый окунь на кукане взлетевший было над водой 
сверкнув на солнце плавниками слоистой мокрою слюдой 
и с самой верхней смертной точки узнавший руки рыбака 
рукав реки и пруд проточный и лодки красные бока 
в тугой камыш вернется всплеском но не домой. наоборот. 
его же тоже держит леска за рваный рот за рваный рот 
..^..  
  










* * *

дитя мое нас ожидает ад
нас не полюбят нас уже не любят
за то что мы с тобой шаман и бубен
харон и лодка конь и конокрад

с какого дня мы знаем - небеса
такой же дом за шторкой мастерская
и вероника сушит волоса
над лунною конфоркой распуская

с какого дна мы смотрим в небеса
уверены что смотрят в нас оттуда
нам будет худо нам сегодня худо
а нас спасать так все переписать 
..^..






chinotto

пахнет мокрою рогожей на неапольской барже
хлябь тирренская похоже успокоилась уже
а с утра хлесталась пьяно билась в низкие борта
еле-еле capitano доносил вино до рта
возвращаешься в сорренто как положено к зиме
укрываешься брезентом на канатах на корме
где сияет померанец не достигнувший темниц:
закатился в мокрый сланец цвета боцманских зениц
итальянские глаголы вспоминая абы как
крутишь ручки радиолы ловишь волны в облаках 
в позитано sole sole в риме верди в искье бах
проступает грубой солью маре нострум на губах
возвращаешься счастливый вероятно навсегда
зыбь гусиная в заливе - зябнет зимняя вода
всеми футами под килем и рябит еще сильней
будто рыбы все что были приложили губы к ней
и стоят себе у кромки опираясь на хвосты
и молчат под ними громко сорок метров пустоты 
..^..







лилль 

довольные джинны влетают в окно квартиры над рынком блошиным 
все медные лампы распроданы но 
замешкался бог из машины
машина не та что спускалась с небес в эдипе медее и птицах 
но маленький бог в нее тайно залез 
и тихо гремит и грозится
машина что делала гром и грозу за сценой во тьме окаянной 
а хочешь я в вильнюс тебя увезу 
займемся луженьем паяньем
ужо придержу твой простуженный бас довольно мы их веселили 
без молний безмолвно поедем сейчас 
поедем подальше от лилля
ты будешь за мужа а я за жену – два джинна хлебнувшие лиха 
ты вырастишь бога а я тишину 
и станет божественно тихо
..^..










* * *

накупи мне чулок для веселья 
полосатых чухонских чулок 
на сенной у торговки и водки 
а не хватит оставим в залог 
сапоги – и в невидимой лодке 
поплывем вдоль ограды смеясь 
поплывем босиком вдоль канала 
полосатую бязь окуная 
в голубую февральскую грязь
так никто не смеется как ты 
да и с кем тут смеяться в коломне 
те же домики те же коты 
так же ящик почтовый поломан 
с белошвейных слободских годков 
проведи меня кругом на крюков 
подавай же мне крепкую руку 
на раскатанной черни катков
..^..






* * *

какие губы дал тебе господь. 
взметнулся лобзик, брызнул сок, и стружка 
так изогнулась, что карпентер сам, 
подняв очки, разглядывал и медлил, 
потом сходил на крышу в голубятню 
и голубю чубарому нарушил 
единство хвостового оперенья, 
потом оливкой радужку навел, 
щепотку чернокрылых мотыльков 
из паутины вынул подоконной 
и отошел, чтоб издали взглянуть
карпентер, стой, оставь его! светать 
вот-вот начнет, чердачное окно 
не затворили на ночь, и к утру 
нам холмик намело на одеяло
..^..








genova

зовешь щенка идешь на берег 
(мостки теченьем унесло) 
у нас смешное ремесло 
в него никто уже не верит
мир мал мой слабый генуэзец 
в нем все виденье и вода 
что всех америк всех поэзий 
явленье дивное когда
резоны алые линяют 
резонов белых недочет 
и только дикое пленяет 
и лопоухое влечет
..^..







orage

так перед ссорой с небесами глаза у озера темнеют 
и ветер падает в осоку хотя ничто не предвещает 
и люди белые сквозные 
садятся в клевер и полынь 
довольно знающему знака 
уже кофейник мед и хлебцы 
в корзину мама собирает: куда-то осы подевались 
и ломит лоб и вяжет десны 
как будто я крыжовник ем! 
и мы стоим прижавшись тесно, и электрическая мякоть 
над головою созревает и люди белые сквозные 
бегут на пристань под навес
..^..






* * *

белый вепрь выходящий из моря 
не выходит и всадники спят 
белый ветер на белом просторе 
разгулялся и сосны скрипят
будто нет ни войны ни безумья 
стынут дюны в пустом декабре 
телефонная будка и зуммер 
в белой трубке на белом шнуре
стынет будка буддийскою ступой 
на истлевших в земле номерах 
абонент никому не доступен 
и в мембране железо и прах
белый вепрь что любил спозаранку 
поглядеть как мерцает вода 
волочится микенским подранком 
за гераклом своим в города
..^..







* * *

как птицы что поверив апеллесу 
клевали нарисованные сливы 
я не перечу вам 
живу в дупле счастливом 
в глуши несуществующего леса
как рыбы что антония услышав 
(из падуи) прервали рыбьи речи 
я не перечу вам 
живу в замоскворечье 
кручу винил где хор и ор скворечий 
дружу с сычом что на подушке вышит
..^..







* * *

кем станешь ты, когда мы ляжем в снег? 
давай я буду горстью черноплодной, 
рассыпанной в ущелье меж камней, 
давай ты будешь белкой, свой побег 
из леса совершающей, голодной, 
и оттого обрадуешься мне
все будет как при жизни – но теперь 
нам не понять причинности сгущенья, 
я – мерзлый плод, а ты – бегущий зверь, 
ты просто гость, я просто угощенье 
..^..


















всё в исп.  В. Луцкера

так тихо здесь, что слышен крик зимы в другие дни толкуемый превратно: не то салют в предместьи троекратный, не то состав, явив себя из тьмы постукивает на мосту по стыкам, не то сосед на лестницу тайком с травой и трубкой вышел и, застукан, скребет замок и плачет босиком, не то — часов, под платьем, на полу, поскрипыванье пахтающих время, не то — сосед огнивом бьет о кремень, замешкавшись, в расшатанную мглу эребову спуститься не решаясь, шуршат в стене мышиные войска, сама с собой паркетная доска беседует, о прошлом сокрушаясь, ты слышишь, шеба? этакие штуки откалывает небо — ай да мы, какое вырыл логово внаймы четвероногий и четверорукий горячий зверь, познавший крик зимы я боль за пазухой ношу и в уши ей дышу как спаниелю малышу как несмышленышу а надо б ей давать с руки абсент и анашу расти большая вопреки тому что я пишу ты познакомишься с гульбой мы с ней накоротке она моею головой играет в бильбоке мы подождем пока беду не сплавят по реке а подрастешь так поведу гулять на поводке тебе хозяйская кошма и лучшие куски валяй лишай меня ума сжимай мои виски вот так завяжем мы с нытьем бесплодным как пески и заживем с тобой вдвоем а значит по-людски в ту осень мы читали геродота в холодной спальне разведя костер на медном блюде кем-то привезенном из дальних стран а страны стали дальше как будто обезумел горизонт мы пили водку но запас кончался а вместе с ним кончались времена стремительно - и осень наступала ведя мидян парфяне же стояли с востока и у северных границ ты говорил что все еще вернется и римский мир и эллинский покой что мятежи смятение и смуту юстиниан какой-нибудь уладит а там глядишь и посох зацветет но я тебе не верила и выла пока ты вслух дочитывал главу летела копоть тлели переплеты а ты был пьян и путал в полумраке бунтующих сатрапий имена ты живешь легко не делая зла не берешь чужой жены и сохи но проснешься завтра в роли козла отпускать народу его грехи соберется к вечеру слобода поглядеть как шкура твоя дрожит повезет - скопытишься от стыда а стыда не хватит возьмем ножи мы любили твердость крутого лба и крученый логос и крепкий уд но теперь ты пагуба стыдоба ты иуда первый из всех иуд холода сожженные города прежний мир в сиянии золотом ты во всем сознаешься и тогда мы твоим пожертвуем животом белой шкурой тлеющей на бревне от зимы откупимся от чумы и проснемся завтра в другой стране где мы немы хамы и мы не мы снять бы комнату у моря и заваривать мелиссу под чужие разговоры разбавлять водой перно а соседка-то актриса всё кулисы экзерсисы а тебе закон не писан скулы сводит от аниса ты мое другое горе? да чего там все равно погоди а был ли мальчик? если был то где он нынче то ли милостыню клянчит безупречный поводырь то ли брошен и запальчив в уголке чердачном хнычет только мне его не жальче жалость вытерлась до дыр с черным псом гулять бы в дюнах c белым псом гулять бы в дюнах заживет как на собаке вот увидишь заживет время юных время юных время юных время юных говори мне так почаще заживет уже вот вот васильевский остров твои пальцы сохраняя в академии художеств антиной слезу роняет среди гипсовых убожеств где божественные стати в кладовой у тетки зычной подвернувшись ей некстати разбиваются привычно на античные кусочки на барочные обманки где вождя фрагмент непрочный перекрашен серебрянкой где натурщик семиклашка весь обметанный простудой в ослепительных мурашках баловник субботних штудий гуттаперчей бессловесной выворачивая позу за пятерку стыл гермесом и вытаскивал занозу и какой скажи на милость мутной мучаясь виною я теперь сюда явилась поглядеть на антиноя что с усмешкой ненавистной под сухой слезой обманной по лицу проводит кистью где отколот безымянный как если бы мы жили на краю невыстроенной к сроку ойкумены разрыто все клоака по колено и разоренье – вышвырнув швею вытряхивают пух и кисею из сундуков два голых манекена как если бы мы жили далеко девятый круг приняв за город питер накапав валерьянки в молоко нас усыпил небрежный бебиситтер мильтон! сыщи потерянный эпитет шепни по старой дружбе на ушко как если бы мы жили черновик в предощущеньи чистой половины бен бецалель! отсыпь мне красной глины слеплю дружка раввина ли литвина вот будет мне двойник и проводник sombra караимской синагоге колокольне базилике буду рада бога ради но не спрашивай на кой стену плачущую трогать в этой местности безликой прижимая нос к ограде у забытой мастерской черный ход кровит порезом на осиновой аллее заколочен и закрашен две доски наискосок на простуженном железе раны ржавые алеют и виски ломает страшно проступивший адресок потеряться в трех осинах в перелеске в перекройке где в кромешном девяностом в прошлом веке в сентябре жили были с керосинкой птица сирин птица сойка пересмешник с алконостом с туалетом во дворе реквизит на дне поляны все финита баста титры погоди же ну куда ты перекурим – слышишь? ах третьекурсник конопляный итальянский репетитор силлабического данте душно шепчет в лопухах el cuento electrico как выключатель что на ощупь в отеле ищешь в темноте слова наутро станут проще и бесполезнее – но те что прячешь в ямке подключичной и за щекой как прячет тролль монеты в зарослях черничных что потеряешь бесконтроль- но – человечий или птичий язык? что выдашь как пароль под пыткой – вынуть шип терновый из подьязычья и смолоть все в муку – спелого ломоть в сердцах отломишь наливного сердечка – на! едина плоть все выдашь – выдохом в висок где каждый медный волосок под напряженьем – осторожно с сердечной сумкою рогожной по ком в ней колокол гудит? со дна – черна высокомерна – глядит трофейным олоферном самоубийца йегудит пахнет сыростью замазкой кто касается плеча? отвязались с прежней связки два казенные ключа видишь двери нараспашку будто в лавке хлоп да хлоп здесь последнюю рубашку примет сумрачный холоп стража звякнет чаевыми те-тра-драх-ма-ми и вот с черным крестиком на вые вон из зеркала толкнет выйдешь белым полым голым оттого еще сильней захлебнешься корвалолом зимних выморочных дней ты не с нами и не с ними скажет стража и потом из угла глаза поднимет сопалатник в золотом as muy dificil шипит небесный аспирин в стакане снежной тьмы на пух из ангельских перин накатаны пимы в огнище швырк черновичок и царствуй на боку стишок почище чем сучок услада камельку горчит любимое вино рассыпался табак золой забился атанор да только все никак тебе не пишется а мне не любится зимой ни бе ни ме а на уме – немой немой не мой чем втуне олово копить расплавь его взаймы тебе латунью может быть вернут в конце зимы блеснет янтарная сурьма румяно вспыхнет ртуть потом сума потом тюрьма а дальше как-нибудь часы стоят в индийском шалаше из тамошней божественной колоды я помню только воду и погоду так часовщик запомнит бомарше за откровенье анкерного хода ему до фени душка фигаро и андалусок подлая природа в литве двенадцать в индии зеро ни в ум войти не выйти из ума с ножных браслетов сходит позолота но ремешком отцовского полета перетираясь держится зима где маятник колодезной заботой умаялся не доставая дна где глупая последуешь за лотом отпустишь руку и уже одна le frelon pour joan твои заморские пожитки заполонили чердачок в тринадцатом аррондисмане в любимом месяце нисан где я с тринадцатой попытки попав сардинкой на крючок живу с орешками в кармане и с ветерком да ты и сам поиздержался пали кони но вот приехал и – виват садись на пыльный подоконник свои обиды забывать все как зимой и даже пуще мы пропадаем ни за грош и длинный хлеб уже надкушен пока из лавочки идешь и кофе выбежав из джезвы подсох сиенским ручейком и не найдется свежих лезвий и черновик лежит ничком о как я знаю твой сценарий бессмертный как папье-маше и шершень золотисто-карий зависнув в солнечной пыли уже глядит без удивленья на рай в нерусском шалаше проспав в багажном отделеньи три обращения земли напричитавшись с бедной лизой, отложишь книжку и – аминь. чужая комната эскизом той, прежней, чудится. богинь, что веретенце упустили, еще слышнее голоса. нет, показалось. пусто. силу прясть потеряли небеса. так власть свою теряет слово, где каждый слог перецелован. еще вишневей полоса на простынях у бедной лизы, погасишь лампу и – ни зги. и снег, что валится с карниза, ты принимаешь за шаги босые по полу гостиной простоволосых трех старух. звяк! веретенце упустили. нет, показалось. шкодит слух. сквозняк позвякивает шторой. который нынче день, который. один из двух. один из двух