для тех, кто слушает стихи

Лариса
Йоонас:




"там загород горит..."       

  mp3  

1412 K

"Звук дерева, отъятый канифолью..."       

  mp3  

1643 K

"Иногда мне кажется что cтихи собиравшиеся быть верлибром..."       

  mp3  

1209 K

"голова не окована плахой..."       

  mp3  

1684 K

"Он уснул или умер..."       

  mp3  

1236 K

"Если бы у меня было много денег..."       

  mp3  

1664 K

"Внемли, о дворник..."       

  mp3  

2514 K

    видео

"Пишет плотно..."       

  mp3  

1429 K

"ввечеру в свой дом затворяя двери..."       

  mp3  

1631 K

"Ты пролетаешь над Потсдамом..."       

  mp3  

1898 K

"иногда я много работаю..."       

  mp3  

1790 K

"Будто шпионы..."       

  mp3  

1405 K

 









* * *
там загород горит за загородкой
распутанных садовником растений
переплетая солнце и луну
ко дну идет дневное представленье
приготовленья сладкого ко сну

над книгой луч полощется расщеплен
расщелинами смыслов и бессмыслий
смывает буквы как ни назови
хафизом навои и низами
земля глядит газельими глазами
на древних тех что у нее внутри

качелей скрип но лучше не смотри
как сонный сад сменяют небесами
..^..   







* * *
Звук дерева, отъятый канифолью, 
стекает вниз, опустошает тело, 
пролита медь на олово щеки.
Добавь литавр - и голос колокольный, 
расплавленный - оранжевый и белый
звучит во мне, качая потолки.
С пернатой люстры сыплются соцветья, 
пылает кровь, панбархат и кокарды, 
лорнеты множат окна и очки.
Летит Жизель на мель, на боль, на ветер, 
Но дирижёр разбрасывает карты - 
их музыканты ловят на смычки, 
подбрасывая, как эквилибристы, 
жонглируют - но реквизит не бьётся, 
привязанный к кобыльему хвосту, 
он делит мир на чистых и нечистых.
Мы все плывём - и музыка нам лоцман, 
и глухота не верит в немоту.
..^.. 








* * *
Иногда мне кажется что cтихи собиравшиеся быть верлибром
убоявшиеся серьезности вдруг принимают скоморошье обличье 
пускаются в какой-то отчаянный предсмертный перепляс 
и обретают форму пропади оно все пропадом
а иногда кажется что некоторым стихам 
рифма необходима как междометия и союзы
потому что трудно говорить что-то последовательно и убедительно обнажая себя 
хочется просто романтично закурить сигарету 
помолчать глядя в текущие воды
пусть они отвечают за умалчиваемые смыслы.
..^.. 

















* * *
голова не окована плахой
тело белое терпит-болит
в нем живет постоянная Планка
размывая любой монолит

то что видимо глазу - неточно
бесконечность лежит позади
там года собираются в точку
не догонишь годи не годи

не создавший и создан не будешь
не подняться на горнюю твердь
так и маются вечные люди
не спеша насовсем умереть

все б им хлеба краюху да пальцы
воздух рвут напоследок пустой
окаянному сну не распасться
он запаян в свинец золотой

что за гончие дали и вехи
не добраться по свежей стерне
не жилье а стога да застрехи
словно в птичьей живешь стороне

утром выйдешь - горящие знаки
рассыпает рассвет по стволам
из невидного мира с изнанки
тишины возвращаясь к делам
..^..

















* * *
Он уснул или умер и увидел себя
как душа отделилась от тела вознеслась и попала в рай
изможденный измученный потерявшийcя от боли
столько страдал что понятно что в рай куда же еще
огляделся в благословенной тиши в нежном покое парят 
безрукие безногие исхудавшие слепые 
с блаженными улыбками на том что осталось от лиц -
внезапно очнулся в кровати
вернулся в человеческий ад
где красота и дети и звери и трава.
..^..
























* * *
Если бы у меня было много денег
я бы построила хранилище для старых книг
которые оказались никому не нужны

они бы дотлевали тихо свой век
рассыпаясь на крохотные частицы
все еще несущие на себе прикосновение прошлого

детям бы разрешалось бродить в этих лабиринтах
трогать корешки с выступившими клеем и солью
наблюдать кожеедов и древоточцев
пропустивших через себя столько премудрости
сколько не способен вместить человеческий разум

влюбленные назначали бы там свидания
потому что нет ничего трагичнее чем уходящее время
на фоне которого счастье ощущается острее

так я думаю уже в который раз
аккуратно складывая в контейнер для бумаги
книги умершего неизвестного мне эстонца 
из полуразрушенного дома
которые я опять пыталась спасти
и опять не справилась с этим.
..^..














* * *
Внемли, о дворник, ты видишь - закончилось лето,
Яблоки сохнут и падают в черную слизь,
Все облетает - и, значит, проходит бесследно,
кроме печали. Смети же ее, не ленись.

Утро впадает в окно чернотой. Или окна
В утро впадают конфорочным синим кружком.
В черных штанах и фуфайке, похожей на кокон,
Ты коронуешься ломом, метлой и скребком.

Скипетр твой и держава. А ясени так облетают.
Вечность и тленье смешались на нашем крыльце.
Разве во тьме тебя видно, опавшая смерть золотая,
Как и улыбку на тихом небритом лице?

Бьются шторма в запотевшие синие стекла,
Лампочки тлеют затравленно, как на ветру.
Если ты вновь почитаешь мне на ночь Софокла,
Может быть, я подожду - и сегодня еще не умру.
..^..












* * *
Пишет плотно словам уже нет места
соединяя вкладывая одно в другое
телескопически по-паучьи 
в потайные карманы и двойные стенки
плотно простеганные густым швом
это потому что он еще голоден
еще не наелся миром сквозящим из всех щелей
еще упаковывает впечатления
как выпирающие локти зонтиков
все мимолетно и невосстановимо
потом будет писать медленно
о луче опускающемся по стене
и опять не успеет до сумерек придется ждать 
еще год до подходящего случая 
успеть бы только сходить за чаем
удерживая непослушное солнце 
одним движением глаз.
..^..





* * *
ввечеру в свой дом затворяя двери 
победив навеки ветер и снег
я негромко скажу: дорогие звери
и они ответят движением век
день гудит за спиной невесел и труден
тишина и чай побеждают мрак
и еще раз скажу: дорогие люди
а они не услышат в своих мирах
как и лучший мир на земле который
я еще ощущаю в себе храня
напоследок скажу: дорогие горы
и они не обрушатся на меня
..^..
















* * *
Ты пролетаешь над Потсдамом
над Гданьском влетаешь в пространство тьмы
сумерки делают нас бледными и уязвимыми
самолет освещает облако моторы пожирают свет

страны салютуют неразличимые между собой яркие как фейерверки
мы будто кроты следуем за тобой по земле
двигая самолет одной нашей любовью по пустоши флайтрадара

воздушный коридор проходит над перевалом Дятлова
гора Отортен привет кибальчиши мы вас помним
творожные названия северных поселков
как уличный холод сворачиваются в груди

ты долетишь до цели о том говорит наука
но неотрывно ночь напролет
страны открываются и закрываются как сердечные клапаны
охраняя и оберегая растревоженных нас.
..^..










* * *
иногда я много работаю и мало сплю
и начинаю забывать свое предназначение
зачем для чего и ради каких целей
меня забросили в этот заснеженный город
вечной зимы
на краю бесконечного света
в бессмысленный этот круговорот ничтожных и мелких событий
что мне надо делать
кого спасать
во имя каких забытых идей
кто послал меня 
не научив до совершенства
не придав мне уникальных качеств
забыв обо мне наконец
оставив меня на попечение
собственного угловатого тела
ограниченного разума
обстоятельств не благоприятствующих свершениям
если бы вспомнить
а пока ни шагу в сторону
на случай если 
именно я держу этот мир
..^..












* * *
Будто шпионы пробираемся дворами в магазины
ходим между полок пригибаясь шарахаясь от встречных
надеваем очки меняем свою внешность
звоним знакомым живущим на соседней улице 
без всякой надежды на встречу

мы вдалеке от родины
от объятий любимых
от пейзажей подрагивающих за окном автобуса
ностальгическое воспоминание 
как мы сидим в кафе в голубоватой дымке
того что составляло наш единственный
навсегда исчезнувший мир.
..^..

всё в исп.  В. Луцкера

Всякая тварь после соития печальна разум ошеломлен встречей с действительностью елисейские поля не то чем они кажутся и осень если ее проверить на запах и вкус удивительно беззвучна бесцветна потеряна в пространстве воздушные шары не выплыли из тайных шахт не открылись небесные дыры не сомкнулись опавшие руки улицы по-прежнему свободны но лишь потому что на них погибает последний ветер самый последний из ветров последних времен. *** Когда меня развеют над этой рекой я никуда не денусь поплыву угрём полечу цаплей не растворюсь не опаду не смешаюсь буду звучать полдневно как лесная флейта как дальние колокольчики стада как красные буки и зелёные грабы женихи моей беспечальной смерти. *** Что могло мне присниться в этих горах покрытых курчавой шерстью виноградников кроме гор и рек и бархатных лугов но я так мало спал так мало спал что забыл эти снежные сны были ли в них облака облаковые заросли зацепившиеся за языки камней безмолвные равнодушные позабывшие говорливые травы выдохнувшие их в болтовне короткого цветения? Каждый день я даю своим близким новые имена ласковые неповторяющиеся не существующие ни в одном словаре ни в одном забытом наречии называю детей зверей увядающую бегонию за окном я училась много лет языку своего разума складывала непослушные слова обкатывала их как речные камни до сих пор не умею красиво выступать на собраниях написала от силы пять стихов о любимых но я любила и как я любила знают только эти имена даваемые иногда тайно иногда явно совершенно безответно и абсолютно безмолвно из них можно составить словарь моей любви единственного источника все еще согревающего тело. Барочная музыка осенняя цветом и рисунком резная золотая полная укромных уголков ломкие крылья нашей телесной нищеты так мы летим над скошенным и сжатым миром над полями его избыточного умиротворения будто смотрели одним глазом в щелку и вдруг открыли тысячу глаз и ослепли от глубины и яркости мира преломленного светом и звуком в единственный хрупкий луч несущий кратковременных нас в благодарную пустоту вечности. Стихотворения 2020 (неупорядоченные) *** Вот мое стихотворение сиротливо стоит вращая остриженной головой выгибает шею на фоне линии горизонта где кругом одна серость море и небо обесцвеченные пустотой воздуха озирается ввинчивая себя в панораму не имеющую перспективы вертикальных опор строений зажженного в них света галдящих подростков видит лишь горизонт символизирующий отсутствие границ обозначающий оптическую иллюзию серое в выгоревшем сером многократно растворенное в серых глазах. *** Выкидывая старые вещи изменяем прошлое стираем память рвем визитки сматываем магнитные ленты карикатура смешившая в детстве уже не распознается историей все в ней иное и по нашей вине тоже выкинув страницу из журнала мы уничтожаем забытую детскую любовь к журналу она ничего не стоит наши пятерки в дневниках вспоминаются реже случайных двоек но и их искать бессмысленно очередная потеря времени бабушкина вышивка рассыпается в руках можно ее сфотографировать а потом удалить изображение когда-нибудь изобретут неуничтожаемые носители копируя данные они будут визжать как резиновые свинки которыми ты помнишь мы играли в бабушкином доме жаль что их нет кто их выбросил не может быть что это сделали мы. *** Как важны все эти огоньки Перешептывающиеся изнутри Параллелепипед хрусталя Острый яркий ломкий ледяной Растворен авророй бореалис Нашей комнаты опал *** Привычно пробираешься на кухню стараясь не разрушить пространства спящих открываешь голубокрылый холодильник есть ничего не будешь просто посмотреть на сыры и масло на супы заботливо сваренные полные бледной капусты давно уже любишь ее и молоко с пенками и творог и унылый отвесный снег за окном падающий как дождь проливаемый фонарем беззвучный телевизор отображает сцену концертного зала похожую на клавиатуру пишущей машинки каждая кнопка светящегося пюпитра невидимым нажатием сохраняет музыку в будущем музыканты улыбаются можно попробовать угадать название но снег заметает веки ещё бы ни о чем не думать даже о доме в котором ты рос и никогда не вырастешь хоть и упираешься ногами в спинку своей любимой кровати. *** В тебе поселилась моя будущая испуганная память стыд и вина сумеречные детские страхи с тех пор как я держала твою руку ночную холодную почти прозрачную молчаливую руку прижимая ее к груди будто стопку холодных степей и линий электропередач и замерзших березовых рощ ничего не говоря успокаивая судорожное горло потерявшегося на улице ребенка с мертвым сердцем стоящего возле чужих колен. *** В каждой ноте замечаю тень смерти великая музыка вдыхала чуму черные бараки тяжелые роды нищету а выдыхала себя бессмертную полную невыносимой красоты и ужаса жизни неожиданного утешения для своих ослабевших и разуверившихся детей. *** Я слышу щебетание птиц и сад цветет и жимолость в саду но сада нет и птиц не существует мир замотан скотчем посылка не доставлена нет адреса и некуда приклеить вот окна но за ними чернота а может белизна до непрозрачности безвидна и на ощупь будильник утром возглашает утро вот почему я знаю это утро и радио передает сигналы но может это я сама пою и слушаю и слышу и говорю пишу себе и вижу только знаки прозрачных букв в безвременье моем. *** Облака — это не сгущение воды это наши ощущения растворенные в будущем а иначе почему мы иногда замираем увидев их узнавая невольно удерживая тело от возвращения туда где все случившееся еще не определено но уже разобрано на крохотные частицы на неразличимые капли еще трепещущие еще гремящие иногда сверкающие отраженные преломленные расчлененные солнечными лучами они это мы но уже не принадлежат нам пролетают потерянные безымянные над другими людьми взволнованными этим невероятным превращением. *** Как дышит вода своим колеблющимся голубым покровом растягивающимся и сжимающимся идеальная ткань изумления одновременно единство и множественность непрерывность и совокупность собирающая и разделяющая отражения лун и солнц уходящих и тающих поглощаемых пленкой горизонта стеклянная рокочущая рвущаяся у моих ног и снова соединяющаяся в плотное ленивое тело. *** Я еще обнимаю тебя озеро глажу твои отмели твои насыпи я для тебя только текст только слово только определение иллюзия быть больше тебя называть тебя лететь над тобой видеть тебя обладать тобой если я никогда не вернусь к тебе понимаешь ли ты что сможешь дышать без меня без моего назойливого обманывающего стихотворения сплетенного из незнаемых тобой бессмысленных выдуманных слов. *** Розы будут нас пить и мы будем пить их бархат наших губ и шелк наших губ и никто из них никогда не спросит получили ли мы и от кого получили право осязать их прикасаться к ним потому что они тоже обнимают нас превращая всех случайно закрывших глаза в бестелесных невидимок утонувших друг в друге. *** Я шла по мертвым словам иногда поднимала и воскрешала их согревала в руках растила в своем саду таком райском таком детском таком остраненном среди резных листьев и круглых плодов в колыхании тихого света в котором никто не обязан умирать. *** Всегда хотелось узнать какой меня видит кошка большой или маленькой может быть маленькие у них в чести красивой или ей думается что мне не идет короткая стрижка и надо отрастить шерсть интересно как я пахну для нее что ей во мне нравится понимает ли она что мы совершенно разные виды ведь я сама часто об этом забываю и спрашиваю ее например не пора ли поужинать видишь дело уже к закату и она глядит на меня с любовью и еще никогда не ответила - нет. *** Женщина рожает человека способного изменить мир каждую субботу плачет над ним завернутым в полосатое банное полотенце оба исчезают во времени полотенце на полке платяного шкафа сохраняет невидимые лики самой безнадежной любви. *** Некому сказать а помните как она переплыла эту реку мы стояли завороженные белобрысая выгоревшая голова и белые блики на воде собака заходилась лаем от ужаса некому сказать она просто пережила всех помнящих. *** В черном ночном тумане я осталась совершенно одна исчезнувшие фонари и светила окна переставшие быть окнами ни единого звука может быть никого уже нет я одна на этой земле в круге света ноутбука и настольной лампы мерно щелкаю кнопками и клавишами записывая слова уже не имеющие адресата мимолетный страх но достаточно открыть двери чтобы вошло тепло дети животные звуки лязганье лифта возвращение пьяного соседа стиральная машинка поет заканчивая стирку. *** Человечество как братство каждый отвечает за каждого вырабатывает коллективный иммунитет. *** Тяжело вырастать из вечности продуваемой воздухом героизма сквозняк отчаянной храбрости выстудил наше будущее города кутаются по-стариковски все так беззвездно мы замерзли еще в дороге шаркая по безответному льду. *** Плачете ли вы, когда читаете свои старые стихи юношеские цинично говоря счастливо позабытые как мы беззащитны в своем написанном если бы нас хоть кто-нибудь понял растоптал бы надругался уничтожил стер бы хорошо что никто не понимает даже я не все отчетливо помню хотя да обнять бы себя прошлую просто обнять тем более так давно не виделись вдруг и двух слов не найдется для утешения главное чтобы она просто была жива. *** Смотрю глазами своих детей на Монблан и Монблан смотрит на меня глазами своих снегов в глаза моих детей нам всегда необходимы посредники все к чему мы прикоснулись это рассказ наших пальцев наших книг наших картин все что мы впитали с молоком матери это все пересказы переводчиков очевидцев и знакомых очевидцев переложения палочек колбочек молоточков эпителия сладостные искорки питающие наше сознание небрежные клубки нейронных нитей таинственным образом ежесекундно созидающие волшебство несуществующего мира. *** Что могло мне присниться в этих горах покрытых курчавой шерстью виноградников кроме гор и рек и бархатных лугов но я так мало спал так мало спал что забыл эти снежные сны были ли в них облака облаковые заросли зацепившиеся за языки камней безмолвные равнодушные позабывшие говорливые травы выдохнувшие их в болтовне короткого цветения? *** Девочка играющая на скрипке у рейнского водопада неразличимая в реве голубой и зеленой воды я подхожу к ней все ближе и ближе и прохожу сквозь нее и все еще не слышу ни звука туристы в расшитых платьях и белых брюках тоже проходят сквозь нее как сквозь элемент южнонемецкого пейзажа но ошеломленные непонятным чувством бросают приготовленные монеты не в Рейн а в металлический стаканчик скрипачки в котором они лежат серебряными брызгами теряясь в белоснежной пене и тугом потоке воды и это конечно не означает что кто-то сюда непременно вернется ведь туристы никогда не возвращаются но означает что он будет навсегда растворен в русалочьей музыке слышимой и неслышной рейнской воды. *** Когда меня развеют над этой рекой я никуда не денусь поплыву угрём полечу цаплей не растворюсь не опаду не смешаюсь буду звучать полдневно как лесная флейта как дальние колокольчики стада как красные буки и зелёные грабы женихи моей беспечальной смерти. *** Я не могу остановиться или перестать жить в этом времени просто не умею переместиться в другое могу только придумать его представить вжиться в этот несуществующий мир но что будет когда там обнаружат самозванца вышлют если таких как я куда-то высылают или просто уничтожат аннигилируют как ошибку в приговоре будет написано что-нибудь вроде обманул время хотя будем честными это время обмануло нас. *** Есть ли у божьих коровок собаки и кошки к кому же тогда они улетают с наших небрежных рук дети наверняка уже выросли незачем мыть полы следить за молоком и за супом торопятся даже не оборачиваются будто им совершенно не интересно наше бессмысленное смешное человеческое кино. *** Моя кровать как космический корабль оборудована для большого путешествия в сон телефон планшет книга и еще одна книга все для того чтобы брести за странным свечением проникающим сквозь веки из черных беспроглядных небес полных знаков и надписей которые я не понимаю звездолетов и космопортов оставляющих разноцветные вспышки замирающее от восторга сердце забывает остановиться видя огни флотилии несущие смерть. *** Барочная музыка осенняя цветом и рисунком резная золотая полная укромных уголков ломкие крылья нашей телесной нищеты так мы летим над скошенным и сжатым миром над полями его избыточного умиротворения будто смотрели одним глазом в щелку и вдруг открыли тысячу глаз и ослепли от глубины и яркости мира преломленного светом и звуком в единственный хрупкий луч несущий кратковременных нас в благодарную пустоту вечности. *** Каждый день я даю своим близким новые имена ласковые неповторяющиеся не существующие ни в одном словаре ни в одном забытом наречии называю детей зверей увядающую бегонию за окном много лет я училась языку своего разума складывала непослушные слова обкатывала их как речные камни до сих пор не умею красиво выступать на собраниях написала от силы пять стихов о любимых но я любила и как я любила знают только эти имена даваемые иногда тайно иногда явно совершенно безответно и абсолютно безмолвно из них можно составить словарь моей любви единственного источника все еще согревающего тело. *** О эта связь между танцующими выстраиваемая будто жизнь и проживаемая тело помнящее движения улыбка синкопы контроль над каждым шагом и поворотом счет в уме и неощутимая тонкая нить близости и любви невинная пока звучит музыка чувство благодарности с финальным аккордом и обманчивое впечатление счастья на самом краю на пороге чудесного будущего аплодисменты и поклоны вызывают на бис рука все еще обнимает тело обычное остывающее перестающее быть родным. *** начитано Будто шпионы пробираемся дворами в магазины ходим меж полок пригибаясь шарахаясь от прохожих надеваем очки меняем свою внешность звоним знакомым живущим на соседней улице без всякой надежды на встречу мы вдалеке от родины от объятий любимых от пейзажей подрагивающих за окном автобуса ностальгическое воспоминание мы сидим в кафе в голубоватой дымке того что составляло наш единственный навсегда потерянный мир. *** Слушаю переговоры капитана тонущего корабля с теми кто принимает mayday кто не очень верит услышанному взвешивает обстоятельства не торопится изменить курс говорящие все еще там в прошлом а я уже тут и знаю чем закончится эта история я все еще хочу их спасти и вслушиваюсь в каждое слово пока звучит эта запись они еще живы они все еще настоящие эти боль страх крики и вой сирены как и двадцать пять лет назад я делаю все что умею я все еще спасаю их тем что остаюсь вместе с ними закрытые окна квартиры заглушают шторм перекрывающий затихающие голоса. *** Не думать о ближней разлуке неотвратимой неизбежной времени вращающем свои ключи на тонком пальце на холодном и тонком пальце как же мы будем без их любви как же мы будем без нашей любви как мы обнищаем как высохнем как отчаемся будем сидеть сомкнув руки глядя в невидимое окно не ища замены не умея ее найти. *** Человек, с пейзажем слитый, растворенный ночью в нем, лунным высвечен софитом, перламутровым огнем. Малый – в логове небесном отражает божий свет. А над ним бушуют бесы древнегреческих планет. *** Как важны все эти огоньки перешептывающиеся изнутри параллелепипед хрусталя острый яркий ломкий ледяной растворен авророй бореалис нашей комнаты опал. РАЗГОВОРЫ С МЕРТВЫМИ ПОЭТАМИ Когда наконец понимаешь, что нет речи сильнее и свободнее той, которую создали слова, рожденные тысячелетия назад и до сих пор держащиеся своего происхождения, повторенные многократно, они обрели мощь, ощутимо большую, чем мимолетные события, порожденные ими. Как бессильно то сиюминутное, не успевшее накопить столько опыта, как хлеб, небо, воздух и вода, но пытающееся объяснить неуловимый протоязык, создающий внутри нас вселенную, рожденную вне нас. Слова, произнося которые, ты будто раздвигаешь мир своими легкими, расправляя их как крылья, расширяя межзвездные пространства, слова, в которых уже давно нет ни рода, ни племени, ни правил, ни ударений, ни спряжений, всех тех оболочек, скорлупы, что придумали люди, ради удержания в руках ощущений, которые едва касаются их настороженных тел. "Я перестаю овеществлять твои слова, я не понимаю, на каком языке они были написаны, было ли это когда-нибудь важным для тебя или для меня? "Подари мне одно-единственное стихотворение, которое я буду повторять как музыку, непрерывно, днями и ночами, вслух и мысленно, закольцовывая его. "Когда я буду лететь в запотевшем зимнем автобусе, или скользить над зеленой рейнской водой, или выплывать в полночь на конечной станции метро, сходя в полутьму с подрагивающего эскалатора. "Буквы слишком изменчивы, их смыслы как ртуть, они не выдерживают проверку временем. Я выучила эти тысячи языков, чтобы говорить с любимыми, но я не говорю на языке Рильке, не говорю на языке Шекспира, я просто говорю языком, которым говорили они, в той мере, в которой это умеют делать шестеренки и коленвалы несовершенного человеческого организма. То что существует в мире, уже написано, растворено в окружающем, и снова собирается в тексте, каждый раз заново и другими словами, но мир пронизан написанным, это то самое единственное живое или умершее чувство, надо ли тебе понимать его начертание, чтобы понять его? Мои разговоры как диалоги с мертвыми поэтами - диалоги с теми, кто уже не может ответить, полотно их слов не превращается в сиюминутное переживание, это особый род беседы, требующий умения воскрешать испытанное, отделения стихов от их осмысленного благоухания, от невольного полета, выравнивающего шероховатости. Это солнечный ветер, касающийся вытянувшейся в изумлении плоти. Стихотворения мертвых поэтов столько раз прошили вселенную насквозь, что ужас с той стороны бытия пронзает меня, когда я читаю их, и восторг понимания проходит сквозь меня, растворяя в своем бессловесном свете. (Из книги "Мировое словесное электричество") После хорошего стихотворения страшно вдруг ты не напишешь ничего лучше или просто не хуже всякий подвиг на пределе сил рождает неуверенность в следующем подвиге и невозможность соответствия преодолев болезнь боишься рецидива пережить который наверняка не удастся вставая утром с постели никогда не бываешь уверен что завтра сделаешь то же самое человек исчезает из жизни не получая вознаграждения за свои ежеутренние и ежевечерние подвиги да что человек - человечество тоже исчезнет и пока неизвестно оставит ли какой-нибудь след или так и растает в невообразимой бесконечности смысл которой в самой бесконечности если это вообще смысл с этой точки зрения самое правильное жить не зря там где все без сомнения зря. Путешествие с томиком стихов Леса Маррея 1. Дорожные попутчики остаются с тобой навсегда, как бы ты ни вглядывался в горы или облака, плывущие под крылом, как бы ни смотрел вокруг, стараясь их запомнить, ты вспомнишь только молодую мать, заправляющую за ухо прядь волос, бортпроводницу, посреди рассказа о спасательном жилете вдруг прервавшуюся на мгновение, вспомнившую нечто, как будто увидевшую это за окном. Вселенский океан, воскрешающий наши человеческие связи, и стирающий память о местах, которые мы посетили - это мы сами, стоящие так тесно, так обнявшись, в плотном кольце своих собственных рук. 2. Оказывается, я не умею писать стихи на листке в блокноте или на экране телефона. Я не вижу их целиком, и теряю ощущение пространства, а вместе с ним свободу говорить. Прокрустово ложе крохотного листка обрезает не строку, а мир вокруг нее, не слово, а жизни и смерти, которые оно означает. 3. Чужая женщина моет окна в комнате. Окна большие, такие мне уже не под силу. Слышу плеск то ли воды, то ли пролетающих стрижей, трепетанье их гибких пластиковых крыльев. В комнате запах горячего металла ослепляющих солнце карнизов, наивный запах моющих средств, бензин и скошенная трава газонов. Испытываю непривычное чувство - ведь это я должна мыть эти окна, я столько лет мыла окна и делала это легко, играючи, как и многое другое. Удивительно, что я не сделала множество вещей, которые могла сделать - не покоряла гималайские вершины, не проводила рукой по обшивке космического корабля, не наблюдала за обрушивающимися айсбергами. Чужая женщина напевает, когда моет окна, которые помнят мои руки; густой зной возвращает мелодию в комнату. Как же так - жизнь почти на исходе, но это не я прохожу арктическим курсом, не огибаю мир вслед за цветением весенних трав. Даже эти окна, которые становятся все наряднее, все яснее и прозрачнее - больше не принадлежат мне, улетают, исчезают в расплавленном солнце, проходящем так далеко, молча, с удивительным безучастием к растерянной мне. 4. Я привыкла к тому, что если посмотреть на запад, то можно увидеть дальние заводы, крохотные, будто гномьи домики, транспортеры и полосатые трубы. На севере, если присмотреться, видно море, лежащее тонкой, всегда темной полосой, и серебристые облака. На юге лежат терриконы, на востоке - дома и дороги. Но там, где я родилась, на юге, на востоке и на западе - горы, только одни горы, поросшие лесом. Когда я в первый раз увидела солнце, которое поднималось не из-за гор, как это написано во всех настоящих сказках, а просто из-под земли, то меня охватил страх. В пять лет странно осознавать устройство мира, равнодушное движение светил, необязательность собственного существования. 5. Читаю стихи Маррея и познаю новую Австралию. Не ту, с вечнозелеными муссонными лесами и саваннами, а иную, в которой я не была, о которой ничего не знала. Просторы полей и закаты в седеющей хмари. Рыбаки в оплывающем солнце, рабочие в комбинезонах, прикладывающие руку к лицу козырьком, их взгляды, как лазерные указки, пересекающие пространство друг друга. Огромный континент, покрытый, как паутиной, взглядами молчаливых людей, не поющих, не говорящих, не протягивающих друг другу руки. То, что я пишу, должно быть, когда-то будет прочитано человеком, никогда не бывавшим в Эстонии. Что он найдет в моих стихах, какую страну? Что поймет, прочитав, увидит ли что-то еще, кроме скорби, одиночества и печали? Много ли телефонов утонуло в Рейне звонят и звонят по ушедшим владельцам холодным светом пульсируя сквозь толщу воды с кем еще говорит голубая артерия русалочьими сиренами мелодий воссоединяя плачущих в унисон и поющих выпадающих из забывшихся рук из покачивающихся лодок из белых самолетов из расчерченных светом окон. невозможно рассказывать рыбам о пресуществлении даров когда они плывут серебристыми косяками изгибаясь единым телом радужным и блестящим как металлический нож преломляемый течением вод кипарисам наслаивающим ветви на плоскости ветров тоже невозможно проповедовать слово их дыхание само невыносимо неповторимо невозможно также сообщить благую весть лесу он сам благая весть провозвестник чудесного сотворения от подземных холодных сосудов до высохших игл в безвоздушном заоблачном небе ничего невозможно сказать и некому все давно всем известно всеми познано так единственный стоишь на себя замыкая мировое словесное электричество Подборка ковидных текстов Разорвавшаяся бомба производит эффект книги обсуждения лайки гневные смайлики фейсбук почти не отличается от жизни только цветовой гаммой и сортировка событий не совпадает с хронологией так что если вдруг что-то с нами случится мы узнаем об этом самыми последними или уже не узнаем или успеем прочитать свои некрологи и забанить всех написавших их даже тех кто родился в прошлом столетии или еще не родился. *** Не думать о ближней разлуке неотвратимой неизбежной времени вращающем свои ключи на тонком пальце на холодном и тонком пальце как же мы будем без их любви как же мы будем без нашей любви как мы обнищаем как высохнем как отчаемся будем сидеть сомкнув руки глядя в невидимое окно не ища замены не умея ее найти. *** Моя кровать как космический корабль оборудована для большого путешествия в сон телефон планшет книга и еще одна книга все для того чтобы брести за странным свечением проникающим сквозь веки из черных непроглядных небес полных знаков и надписей которые я не понимаю звездолетов и космопортов оставляющих разноцветные вспышки замирающее от восторга сердце различает огни флотилии несущие смерть. *** Я не могу остановиться или перестать жить в этом времени просто не умею переместиться в другое могу только придумать его представить вжиться в этот несуществующий мир но что будет когда там обнаружат самозванца вышлют если таких как я куда-то высылают или просто уничтожат аннигилируют как ошибку в приговоре будет написано что-нибудь вроде обманул время хотя будем честными это время обмануло нас. *** Я слышу щебетание птиц и сад цветет и жимолость в саду но сада нет и птиц не существует мир замотан скотчем посылка не доставлена нет адреса и некуда приклеить вот окна но за ними чернота а может белизна до непрозрачности безвидна и на ощупь будильник утром возглашает утро вот почему я знаю это утро и радио передает сигналы но может это я сама пою и слушаю и слышу и говорю пишу себе и вижу только знаки прозрачных букв в безвременье моем. *** Человечество как братство каждый отвечает за каждого вырабатывает коллективный иммунитет. *** В каждой ноте замечаю тень смерти великая музыка вдыхала чуму черные бараки тяжелые роды нищету грязь и болезнь пожары и войны а выдыхала себя бессмертную полную невыносимой красоты и ужаса жизни неожиданного утешения для своих ослабевших и разуверившихся детей. Пестрые тюльпаны которые я купила посреди рабочего дня просто потому что показался невыносимым выхолощенный метелью двуцветный мир последние тюльпаны в цветочном магазине коротконогие уставшие убранные в дальний угол мы ничего не требовали друг от друга почти ничего кроме сладкого запаха дома и - на какую нас хватало - любви вот они на кухне рядом с луком пореем наверное родственники стоят на окне поднимая к небу зеленые копья листьев караулят на границе миров защищают наш общий дом. Деревья позируют как будто это последний снимок нажму на кнопку и все исчезнет закроется диафрагма изображение останется пиксели не сгорают но никогда больше не шелохнутся ветви не случится шороха листьев цветения движения влаги по тонким сосудам не будет ветра света тьмы тишины. Неловкие щенки городских вишен выросшие в крохотном кружке земли среди камней подростково отцветающие еще угловатые с листьями мягкими как собачьи уши все в этом мире вам еще странно вот и мне странно а еще иногда страшно дети недобрых городов мы не решаемся кивнуть друг другу никогда не разговаривали не нашли общего языка даже не искали. Я занимаю место в пространстве, ощущаю его границы, но иногда понимаю, что если я не увижу чего-нибудь, прямо сейчас, например, Духа леса из мультфильма Миядзаки (не пересматриваемого уже лет двадцать), или если я не услышу Пассакалью Баха до-минор, то дух мой истончится, прорвется, и тот нежный пух, что наполняет меня, начнет разлетаться как испуганные птицы, а я буду стоять, не в силах поймать его, собрать его, и все пространство вокруг истончится и разредится, потеряет свою округлость и плотность, опадет холодным воздушным шаром, скомканным ветром парашютом, с последними хлопьями одуванчиков, прилепившихся к оборванному краю, вот какая я была, когда меня не защищали Миядзаки, Спотифай с его музыкой, которая всегда под рукой, другие бесконечно важные вещи, необходимые для укрепления оболочки, под которой я всегда одна и та же, семнадцатилетняя, абсолютно беззащитная, невыносимо сильная, до сих пор удерживающая мир на своих плечах. Утешать глаза лицами пейзажами домашними животными детьми в непромокаемых костюмах редеющей тьмой за окном утешать глаза измученные железными словами угловатыми скобами букв лозунгами слоганами афишами флешмобами петициями порталами кишащими скрюченными знаками препинания острыми пиками смертельных космических излучений булавками оскорблений торчащими наружу черными вывернутыми наизнанку отвратительно откровенными бесстыдными рожденными без любви исторгнутыми из невыносимого отвращения слепых к бесполезно зрячим. Говорят что мы из такого будущего в котором сидим за столом а напротив нас сосны и еще немного напротив птицы мы поем недружным хором журчанием щебетанием листья моих пальцев шелестят мои перья собираясь мы обычно вспоминаем как воевали первый тост за то что не было победивших. Наконец-то я привыкла жить с войной как некоторые привыкают жить с мужем-алкоголиком или сестрой-наркоманкой утром первая мысль как обычно больно кольнет в сердце но потом идешь умываться и тебе нравится запах мыла рыхлый радостный запах лаванды неизвестно как до сих пор существующей в нашем мире вместе с солнечными затмениями подросшими птенцами чаек все еще плывущими в небе облаками все еще плывущими какое счастье. В иной реальности я возможно присутствую дальнобойщиком тридцати четырех лет по имени Ильдар или Фарид выпрыгиваю из кабины очистить номер забрызганный снежной грязью выкурить сигарету пнуть колесо стертые костяшки пальцев тело ленивого зверя скупые движения проезжаю изо дня в день в зимней мертвой действительности мимо сухих перьев берёзовых рощ мимо минаретов и антенн сотовой связи похожих на скелеты минаретов мимо зимних кузнечиковых остовов звонких от мороза нефтяных качалок ключей открывающих недра воющих среди поля подпевающих пурге мимо линий электропередач разрезающих эфир на полосы на гудящие островки в которых исчезают песни незамолкающих дорожных радиостанций и тогда он смотрит вверх в небо пытаясь расслышать растворенную музыку и это единственное чем мы похожи он летящий по заснеженной бугульминской дороге и несуществующая в этом мире я. Наши кошки наши тыквенные пироги подушки на наших кроватях все такое теплое пузыри нашего существования пузыри в которых мы плывем парим наблюдая других каждый в оболочке наипрозрачнейших представлений радужных мечтаний восхитительных надежд не замечая как пузыри становятся все меньше а тьма за окном все безвоздушней оболочка все тоньше а срок все короче и наши кошки не спасают нас сколько бы мы ни гладили их гибкие электрические тугие спины. Слишком много любви в этих проклятых вагонах толпящихся между людьми и потерявшимися собаками столько любви что они мечутся обезумевшие бьются друг о друга и не могут двинуться сжав железные гулкие руки свои у железных невидящих лиц. Язык — это средство коммуникации. Что говорит тобой, когда ты говоришь на своём языке? Вот моё время, тикающее у меня на языке. Когда я говорю на моём языке, мои белые лилии, тускло светясь, вырастают на моём языке. И твои пилигримы бредут твоим языком, собирая оконный свет, и оконный свет бел и жёлт, он тает на моём языке. И мои барханы, влажные, пляшут у меня на языке тенями людей, бредущих почти налегке; ворсистое море горячего воздуха растворяется на моём языке. Малые дети молчат на моём языке, белые трубы извергают тьму на моём языке. Мои сладкие нити мыслей и наитие, замешанные пустотой, звучат на моём языке. Наши пальцы слаженны и двигаются в такт, отмеряя время, скатанное в жгуты, разделённое на слова одинаковой густоты. Но почему это небо, которое там вдалеке, оно по-прежнему ясное только на моём языке, я не слышу других слов, у меня на языке мой язык, заплутавший в моём языке. Ночью случится большой ветер и унесет с веревки промокшие вещи сапоги-скороходы ковер-самолет скатерть-самобранку и что с ними будет вот они тщетно хлопают крыльями упираясь уставшим телом в тьму урагана потеряв дорогу и не надеясь вернуться обратно а их братья и сестры в теплых домах прижимаются к стёклам тряпичными носами но ничего не видят кроме воды и воды. Зло множит зло множит зло множит зло оно космический раструб откуда мы вылетаем неразумные дети на легких саночках на дорогу бездушные механизмы двигают туда-сюда шестерёнки земных осей перемалывая наш теплый уютный укутанный мир дыши медленнее какое минное поле опаснее то что вне тебя или то что внутри тебя минёры это только те кто минируют или разминируют тоже кого из них звать чтобы спасли и освободили как впустить их в какие ворота я сама не могу до себя достучаться и есть ли вход или кругом только неприступные стены плоти и крови которые съедят и выпьют а потом встанут в очередь за прощением и кого-то даже простят потому что нет иного выхода кроме как прервать наконец дурную бесконечность. Мир остаётся миром и красота его - красотой, что бы мы ни делали с ней, как бы ни старались изменить ход вещей, небо все так же бездонно, и люди все так же едят, спят, иногда друг с другом, чайки селятся на крышах в городах, где по ночам только антенны разговаривают друг с другом, гудят, тоскуют, качают замерзшими головами, пока все живое дремлет или лежит в темноте с открытыми глазами, впускающими тьму в дневное изнуряющее молчание. Живущие на первых этажах, смотрящие глаза в глаза прохожим, цветы за тюлевыми занавесками в знойный полдень; запах вспотевших гераней сочится сквозь двойные рамы; трещины на штукатурке, смутные мысли из детства; тайная жизнь внутри, невидимая, не всколыхнет ткани; дома без детей и старушек, смотрящих в окно, без кошек, без качающейся лампы под оранжевым абажуром, безжизненность притягивает взгляд, отводишь, стыдясь; все равно ничего не видно, чужая жизнь, лучше отвернуться - увидеть яркий и четкий рисунок скал, желтый профиль пустыни, быстрый закат и дождь в конце дороги, ведущей вверх. Существуем ли мы тихие люди медленно плывущие внутри себя по подземным рекам Унь Бесть Оань незаметные как кислород ищем сигналы тех кто побывал в раю но о нем никто никогда не рассказывает пусть они и бродят рядом с нами в заповедных лесах беззвучные в своей нераспознаваемой речи я патрулирую этот город каждую ночь не отходя от компьютера в скрещении окраинных огней в сполохах дуг облака плывут невидимые в темноте неслышные в тишине невесомые и тяжелые как знание которым мы переполнены и которое невозможно выразить как и увидеть собственную руку погруженную в потерявший прозрачность мир. Плачущий младенец объединяет пассажиров реактивного лайнера, уже объединенных металлической оболочкой, ветром, закатом, затуханием света за окном, тлением лампочек аварийного выхода. Теплый скучной неон перехода в ночь все ярче в кабине, прорезаемый вспышками красных самолетных огней, все бледнее земной перламутр, постепенно превращающийся в космос. Вот и мы слились с бесконечностью, сообщает первый пилот, или это напевает сама бесконечность, укачивая младенца, впервые оказавшегося у нее на руках. Ночь, воспоминание, слабый сумрак, предметы, растворенные в полутьме. Зернистый рисунок белых поверхностей, как набросок карандашом. Ночь, у которой нет движения, занавешенные окна, юг и север потерялись, стерлись, остановили небесные оси. Воздух, как плотный сгусток, мы отказываемся преодолевать его. В это время и душа не отделяется от тела, ей страшно, она держится за едва видимые во мгле руки. Ничего не отвечают стены. И запахи истончились до неузнаваемости. И никто не знает, чем закончится эта ночь. Я бы хотела перемешивать воды океанов. Нет, не изменять мир, не переворачивать землю, а просто парить над границей вод, окуная ребристые руки по обе стороны, сдвигая линии, наблюдая, как течение съедает фракталы, следы моих ладоней, возвращая гармонию в хаос. И воздух на границе, невидимо принадлежащий каждому океану, разный, не перемешиваясь, входил бы в легкие: Тихий в правое, а Атлантический в левое. Что отвечало бы тело, изумленное тем, как причастно к таинствам мира, наверное, как обычно, старалось приникнуть к нему теснее, чем примыкает разум, чтобы не просочилось никакого ветра, никакого света, никакой тьмы. Собака, которая просто лаяла во дворе ничего не знала о том, что происходит в этом мире, ни про женщин, всю свою жизнь ждущих детей, ни про то, как молчат за ужином, не глядя друг на друга, ничего про созвездия, про атомы, из которых мы с ней состоим, ничего из того, что занимает людей с утра до вечера. Просто лаяла, мало ли какие у нее были печали. Мы пересеклись взглядами, и стало совершенно понятно, что мы узнали друг друга, на мгновение поменялись жизнями. Так однажды пьяный веселый парень в инвалидной коляске что-то пел возле магазина, и я посмотрела в его голубые глаза. Это длилось секунду, даже голос его исчез, когда я свернула в переулок, но и сейчас я могу рассказать о нем все, и все это окажется правдой. Как могу рассказать о бездомном, жившем в соседнем подвале, только однажды я видела в его глазах пронзительную мудрость, этого мне было достаточно, чтобы понять его. Но и он, наверное, понял меня. Так и собака, она посмотрела мне в глаза, и побежала по своим делам. Вспоминает ли она меня, или, скорее всего, уже забыла. Это только я храню чужие истории, истории понимания, через всю свою странную жизнь. Даруй нам, лето, все твои сады и воды. Нам, так долго ждавшим во тьме, нащупывавшим руками текущие холодом стены; мы едва помнили, но совсем забыли, из чего возрождается цвет; черное небо не двигалось по стене тенями ветвей, ветви опали, и ветер покинул город. И время, если проявлялось, то только зарубками на штукатурке, которые мы ставили хаотично, когда вспоминали об этом. Все, что теперь падает с неба, поднимается из-под земли и протягивает к нам листья и ветви - все благословенно будь, мы врастем и вплетемся, впитаем тебя и отдадим свое; летом мы неотличимы от мира, который поет и танцует, будем все вместе парить в ласковом воздухе, пока золото не отшелушится и не отпадет, оставив нас наедине с горизонтом, больших, нелепых, неуместных, с еще кружащимися от счастья головами. Кабинка фуникулёра поднимается в горы к последнему поезду, развозящему по домам работающих в долине. Стеклянный куб движется в полной темноте медленно, или, может быть, совсем не движется, застывает, или опускается вниз. Может быть мы уже давно в космосе, и неясно где верх, а где низ. Ночная тьма погасила вначале огни долины, потом фонари канатной дороги, а потом и острые зубцы елей на перевале. Не потерялась ли наша стеклянная клетка? Где мы, взволнованные туристы, не знающие дороги, на каком мы свете, на этом, или уже на том? Держимся друг за друга, смотрим на бесполезные часы. Спящие рядом с нами продавщицы, плотники и маляры, с заломленными утомленными руками, с бесцветными в синем свете лицами, убаюканные неслышным шорохом движения, живы ли они, живы ли мы, летящие в неизвестности в беззвёздном космосе или в глубине планеты к своему тёплому земному невидимому жилью? Мой голос, мой узнаваемый голос, летящий по этому полю и отражающийся от каждой былинки, прорвавшей окоченевшую землю, клубящийся, как предчувствие. Где твой лиловый рык, мой голос, когда же ты покроешь землю огромным облаком, землю, нуждающуюся в тебе, как в теплом дыхании, как в защите, как в тишине и слепоте, чтобы ей просто отдышаться, выспаться, где ты, долгожданный голос, или ты все еще спишь, и только напрягаешь свои слабые силы, чтобы проснуться, а пока в ужасе открываешь беззвучный рот, в то время как дети тьмы и холода с насмешливыми улыбками обступают тебя. Как же тяжел мир - эти сплюснутые черепахи, сжатые усилием вод и небес, эти челюсти, сомкнутые до боли, эта немота, невыносимая, как затянувшийся сон. Вот она, Фудзи, стоящая посреди Японии, так, чтобы ее было видно во всех концах страны. Таинственное японское божество, цветущая принцесса вишневого дерева, улыбающаяся тебе в любое время дня и ночи, благословляющая тебя в любых временных и пространственных пределах. Есть вершины, которые можно увидеть лишь сверху. Они скрыты другими горными гигантами, а некоторые просто горными стенами, заслоняющими обзор. Это, может быть, наши тайные боги, о существовании которых узнается только из книг. И если молиться или возносить хвалы, то тайному невидимому образу, может быть, тем более великому, чем недоступнее для взгляда рождаемые им свет и тень.