для тех, кто слушает стихи

Семён
Гудзенко:


(05.03.1922 - 12.02.1953)




Перед атакой "Когда на смерть идут..."         

  mp3  

1740 K

Гудзенко Друнина         

  mp3  

2439 K

Мое поколение "Нас не нужно жалеть..."         

  mp3  

3965 K










Перед атакой

Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
        можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
       и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед,
За мной одним
         идет охота.
Будь проклят
          сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
        и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
       не в силах ждать.
И нас ведет через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был коротким.
                А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
         я кровь чужую.
..^..   












МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -
только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,
все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,
что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?
Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?
Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-
у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,
и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.
Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.
Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,
Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели
приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают
эту взятую с боем суровую правду солдат.
И твои костыли, и смертельная рана сквозная,
и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-
это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,
подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,
Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,
все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-
пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,
чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,
матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.
Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -
все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

1945
..^..   















всё в исп.  В. Луцкера

Он утром побывал в Москве, ждал девушку на Моховой. А ночью: парашют в траве, в украинской сырой траве. И ночь, и гул над головой. И снова утро. Снова ждет он танк врага. В росе трава… Могила пилота Осколки голубого сплава Валяются в сухом песке. Здесь всё: и боевая слава И струйка крови на виске... Из боя выходила рота, Мы шли на отдых, в тишину И над могилою пилота Почувствовали всю войну. Всю. От окопов и до тыла, Ревущую, как ястребок. И отдых сделался постылым И неуютным городок. Мы умираем очень просто, По нас оркестры не звенят. Пусть так у взорванного моста Найдут товарищи меня. Быть нежданным, быть незваным так хотелось! Но меня на разъезде безымянном каждый день ждала родня. И заиндевели сани, загнанные в березняк. Поезд шёл без расписаний — товарняк и порожняк. Паровоз — верблюд двугорбый — полз, как мёртвый, под уклон. Ехал я с пустою торбой не на мир, не на поклон. Ни подарков и ни писем — ничего не вёз родне. Слухом волчьим, нюхом лисьим все узнали обо мне: то, что снова неудачи, что покину я Москву. То, что у НН на даче я за сторожа живу, что в любовных и журнальных и в других моих делах после всех удач начальных только «эх» и только «ах». Но когда дымиться трубы перестали, и когда потянулись руки, губы — всё исчезло без следа. Только слёзы и объятья, да племянники галдят. Всё, как прежде: и опять я просто отпускной солдат. Мы не от старости умрем,- от старых ран умрем. Так разливай по кружкам ром, трофейный рыжий ром! В нем горечь, хмель и аромат заморской стороны. Его принес сюда солдат, вернувшийся с войны. Он видел столько городов! Старинных городов! Он рассказать о них готов. И даже спеть готов. Так почему же он молчит?.. Четвертый час молчит. То пальцем по столу стучит, то сапогом стучит. А у него желанье есть. Оно понятно вам? Он хочет знать, что было здесь, когда мы были там... Небеса Такое небо! Из окна посмотришь черными глазами, и выест их голубизна и переполнит небесами. Отвыкнуть можно от небес, глядеть с проклятьем и опаской, чтоб вовремя укрыться в лес и не погибнуть под фугаской. И можно месяц, можно два под визг сирен на землю падать и слушать, как шумит трава и стонет под свинцовым градом. Я ко всему привыкнуть смог, но только не лежать часами. ...И у расстрелянных дорог опять любуюсь небесами.