для тех, кто слушает стихи Николай Асеев: (10.07.1889 - 16.07.1963)

Жар-птица в городе 

Ветка в стакане горячим следом
прямо из комнат в поля вела,
с громом и с градом, с пролитым летом,
с песней ночною вокруг села.

Запах заспорил с книгой и с другом,
свежесть изрезала разум и дом;
тщетно гремела улицы ругань -
вечер был связан и в чащу ведом.

Молния молча, в тучах мелькая,
к окнам манила, к себе звала:
"Миленький, выйди! Не высока я.
Хочешь, ударюсь о край стола?!

Миленький, вырвись из-под подушек,
комнат и споров, строчек и ран,
иначе - ветром будет задушен
город за пойманный мой майоран!

Иначе - трубам в небе коптиться,
яблокам блекнуть в твоем саду.
Разве не чуешь? Я же - жар-птица -
в клетку стальную не попаду!

Город закурен, грязен и горек,
шелест безлиствен в лавках менял.
Миленький, выбеги на пригорок,
лестниц не круче! Лови меня!"

Блеском стрельнула белее мела
белого моря в небе волна!..
Город и говор - всё онемело,
всё обольнула пламенней льна.

Я изловчился: ремень на привод,
пар из сирены... Сказка проста:
в громе и в граде прянула криво,
в пальцах шипит - перо от хвоста!
..^..   






Анне Ахматовой

Нет не враг я тебе, не враг!
Мне даже подумать страх,
Что, к ветру речей строга,
Ты видишь во мне врага.
За этот высокий рост,
За этот суровый рот,
За то, что душа пряма
Твоя, как и ты сама,
За то, что верна рука,
Что речь глуха и легка,
Что там, где и надо б желчь
Стихов твоих сот тяжел.
За страшную жизнь твою,
За жизнь в ледяном краю,
Где смешаны блеск и мрак,
Не враг я тебе, не враг.
..^..   











Летнее письмо

Напиши хоть раз ко мне
такое же большое
и такое ж
жаркое письмо,
чтоб оно
топорщилось листвою
и неслось
по воздуху само.
Чтоб шумели
шелковые ветви,
словно губы,
спутавшись на «ты».
Чтоб сияла
марка на конверте
желтоглазым
зайцем золотым.
Чтоб кололись буквы,
точно иглы,
растопившись
в солнечном огне.
Чтобы синь,
которой мы достигли,
взоры
заволакивала мне.
Чтоб потом,
в нахмуренные хвои
точно,
ночь вошла темным-темна...
Чтобы всё нам
чувствовалось вдвое,
как вдвоем
гляделось из окна.
Чтоб до часа утра,
до шести нам,
голову
откинув на руке,
пахло земляникой
и жасмином
в каждой
перечеркнутой строке.
У жасмина
запах свежей кожи,
земляникой
млеет леса страсть.
Чтоб и позже —
осенью погожей —
нам не разойтись,
не запропасть.
Только знаю:
так ты не напишешь...
Стоит мне
на месяц отойти —
по-другому
думаешь и дышишь,
о другом
ты думаешь пути.
И другие дни
тебе по нраву,
по-другому
смотришься в зрачки...
И письмо
про новую забаву
разорву я накрест,
на клочки. 

1934
..^..   














Надежда

 Насилье родит насилье,
 и ложь умножает ложь;
 когда нас берут за горло,
 естественно взяться за нож.

 Но нож объявлять святыней
 и, вглядываясь в лезвие,
 начать находить отныне
 лишь в нем отраженье свое,—

 нет, этого я не сумею,
 и этого я не смогу:
 от ярости онемею,
 но в ярости не солгу!

 Убийство зовет убийство,
 но нечего утверждать,
 что резаться и рубиться —
 великая благодать.

 У всех, увлеченных боем,
 надежда горит в любом:
 мы руки от крови отмоем,
 и грязь с лица отскребем,

 и станем людьми, как прежде,
 не в ярости до кости!
 И этой одной надежде
 на смертный рубеж вести.
..^..   














*  *  *
Летят недели кувырком,
        и дни порожняком. 
Встречаемся по сумеркам
       украдкой да тайком. 
Встречаемся — не ссоримся,
       расстанемся — не ждем 
по дальним нашим горницам,
       под сереньким дождем.
Не видимся по месяцам:
       ни дружбы, ни родни. 
Столетия поместятся
       в пустые эти дни.
А встретимся — все сызнова:
       с чего опять начать? 
Скорее, дождик, сбрызгивай
       пустых ночей печаль. 
Все тихонько да простенько:
       влеченье двух полов 
да разговоры родственников,
       высмеивающих зло. 
Как звери когти стачивают
о сучьев пустяки,— 
последних сил остачею
       скребу тебе стихи. 
В пустой денек холодненький,
       заежившись свежо, 
ты, может, скажешь: «Родненький»,-
       оставшись мне чужой. 
И это странно весело
       и страшно хорошо — 
касаться только песнею
       твоих плечей и щек.
И ты мне сердце выстели
       одним словцом простым, 
чтоб  билось только издали
       на складках злых простынь; 
чтоб день, как в винограднике.
       был полон и тяжел; 
чтоб ты была мне навеки
       любимой, хоть чужой!
..^..












ПЕРЕБОР РИФМ

Не гордись,
   что, все ломая,
мнет рука твоя,
жизнь
   под рокоты трамвая
перекатывая.
И не очень-то
   надейся,
рифм нескромница,
что такие
   лет по десять
после помнятся.
Десять лет -
   большие сроки:
в зимнем высвисте
могут даже
   эти строки
сплыть и выцвести.
Ты сама
   всегда смеялась
над романтикой...
Смелость -
   в ярость,
зрелость -
   в вялость,
стих - в грамматику.
Так и все
   войдет в порядок,
все прикончится,
от весенних
   лихорадок
спать захочется.
Жизнь без грома
   и без шума
на мечты
   променяв,
хочешь,
   буду так же думать,
как и ты
   про меня?
Хочешь,
   буду в ту же мерку
лучше
   лучшего
под цыганскую
   венгерку
жизнь
   зашучивать?
Видишь, вот он
   сизый вечер,
съест
   тирады все...
К теплой
   силе человечьей
жмись
   да радуйся!
К теплой силе,
   к свежей коже,
к синим
   высверкам,
к городским
   да непрохожим
дальним
   выселкам.
1929
..^..




















СИНИЕ ГУСАРЫ 

1
Раненым медведем
	мороз дерет.
Санки по Фонтанке
	летят вперед.
Полоз остер -
	полосатит снег.
Чьи это там
	голоса и смех?
- Руку на сердце
	свое положа,
я тебе скажу:
	- Ты не тронь палаша!
Силе такой
	становясь поперек,
ты б хоть других-
	не себя - поберег!

2
Белыми копытами
	лед колотя,
тени по Литейному
	дальше летят.
- Я тебе отвечу,
	друг дорогой,
гибель не страшная
	в петле тугой!
Позорней и гибельней
	в рабстве таком
голову выбелив,
	стать стариком.
Пора нам состукнуть
	клинок о клинок:
в свободу - сердце
	мое влюблено.

3
Розовые губы,
	витой чубук,
синие гусары -
	пытай судьбу!
Вот они, не сгинув,
	не умирав,
снова
 собираются
  в номерах.
Скинуты ментики,
	ночь глубока,
ну-ка, запеньте-ка
	полный бокал!
Нальем и осушим
	и станем трезвей:
- За Южное братство,
	за юных друзей.

4
Глухие гитары,
	высокая речь...
Кого им бояться
	и что им беречь?
В них страсть закипает,
	как в пене стакан:
впервые читаются
	строфы "Цыган".
Тени по Литейному
	летят назад.
Брови из-под кивера
	дворцам грозят.
Кончена беседа,
	гони коней,
утро вечера
	мудреней.

5
Что ж это,
 что ж это,
  что ж это за песнь?
Голову на руки
	белые свесь.
Тихие гитары,
	стыньте, дрожа:
синие гусары
	под снегом лежат!
  Декабрь 1925
..^..











О СМЕРТИ 

Меня застрелит белый офицер
не так — так этак.
Он, целясь,— не изменится в лице:
он очень меток.

И на суде произнесет он речь,
предельно краток,
что больше нечего ему беречь,
что нет здесь пряток.

Что женщину я у него отбил,
что самой лучшей...
Что сбились здесь в обнимку три судьбы,—
обычный случай.	

Но он не скажет, заслонив глаза,
что — всех красивей —
она звалась пятнадцать лет назад
его Россией!..
1932
..^..





















Птичья песня 

        Борису Пастернаку

Какую тебе мне лесть сплесть
кривее, чем клюв у клеста?
И как похвалить тебя, если
дождем ты листы исхлестал?

Мы вместе плясали на хатах
безудержный танец щегла...
И всех человеческих каторг
нам вместе дорога легла.

И мне моя жизнь не по нраву:
в сороку, в синицу, в дрозда,-
но впутался в птичью ораву
и - навеки вон из гнезда!

Ты выщелкал щекоты счастья,
ты иволгой вымелькал степь,
меняя пернатое платье
на грубую муку в холсте.

А я из-за гор, из-за сосен,
пригнувшись,- прицелился в ночь,
и - слышишь ли?- эхо доносит
на нас свой повторный донос.

Ударь же звончей из-за лесу,
изведавши все западни,
чтоб снова рассвет тот белесый
окрасился в красные дни!
1922
..^..

всё в исп.  В. Луцкера