для тех, кто слушает стихи


Алексей
Цветков:

(02.02.1947 - 12.05.2022)




"в мерцанье мышц..."         

  mp3  

1670 K

"пытаться петь и верить..."         

  mp3  

1096 K

"на пляже тени влажные ложатся..."         

  mp3  

2518 K

"ночь непохожа и спящему кажется днем..."         

  mp3  

2210 K

"какие нам температуры вообще обещают..."         

  mp3  

2838 K

"стопари граненые в строю..."         

  mp3  

1932 K

"почему эти кольца сатурна..."         

  mp3  

1436 K

"пустяки но память лишняя..."         

  mp3  

1402 K

"такие интересные закаты..."         

  mp3  

2519 K

простые числа ("темна истекает из облачной бязи водица...")         

  mp3  

2532 K

"шесть лет плашмя..."         

  mp3  

2645 K










*  *  *
в мерцанье мышц в просветах непролазных
зубов где мысль на выдохе скрипит
речь воспаряет над раствором гласных
швырни щепоть шипящих и вскипит

месторожденье ругани и гимна
по немоты наружную кайму
где ни ушей ни паче рыл не видно
с кем разделить или излить кому

с пустым стаканом пересечь квартиру
вздремнуть впотьмах неведомо куда
пока внутри торопится к надиру
короткая империя ума

пусть неусыпен в черепном приборе
миноискатель истины но син-
тетических суждений априори
в таком безлюдье звук невыносим

когда наутро что ни свет то вторник
щеколда вновь на челюстях слаба
но врач на букву а как древний дворник
давно подмел ненужные слова
..^..   












*  *  *
пытаться петь и верить вечно
считать что существует нечто
пищит и вертится в руках
жаль что не выглядит никак
в холодном погребе сознанья
где сердце вредный истопник
предметов глупые названья
пустые формы из-под них
волокна времени бездушны
камней рекорден урожай
ты этих сущностей без нужды
не умножай не умножай
поди вернись в верховья мира
в забытой азбуки года
где только мила ела мыло
а мы не ели никогда
мертва премудрости царица
мать умозрительной хуйни
пора в мобильнике порыться
взять и жениться по любви
..^..







*  *  *
на пляже тени влажные ложатся
кружат стрижи и не хотят снижаться
169-й день в году
скрипят ворота и орфей в аду

река на букву с и бессловесны
птицеподобья в тучах муляжи
животных на притворном водопое
над всеми кипарисовые свечи
пылают черным правильным огнем
и бабочки как проруби в сетчатке
стократ черней чем допускает глаз
не шелохнуть ушей бесшумной лирой
вот жители умершие из нас
и страшен всем ротвейлер троерылый

он здесь повторно раньше он имел
спецпропуск на какую-то одну
из этих нас но слабо в мелкий шрифт
вчитался и ротвейлер на контроле
вмиг завернул которую привел
тот даже с горя спел по-итальянски
стеная вслед упущенной добыче
в окошко тыча справку и печать
мол дескать che faro senza euridice
что дескать делать и с чего начать

нас нет никак мы созданы из вздохов
из допущений и негодований
из слез и всхлипов тех кто нами был
на елисейских выселках отныне
где так черны стрижи и кипарисы
и метит камни оловом река
там наверху зачем кадите богу
не возвратится с музыкой жених
из этой бездны где ротвейлер ногу
вздымает над надеждами живых
..^..










*  *  *

ночь непохожа и спящему кажется днем
каждым из прожитых сбившихся в войлочный ворох
спазмами быстрые судьбы сбываются в нем
господи или там кто у них тут в лабрадорах

вот он становится наскоро каждым из тех
кто в подобающем случае мог получиться
паули если бы вовремя подал в физтех
кушнером если грамматике чуть подучиться
этот лежащий в потемках точнее не сам
спящий точнее не спящий а засланный вместо
спящего внемлющий прошлым своим голосам
мнущий пропущенных лет убежавшее тесто
он бы и бодрствовал банковским гоблином но
там где была голова напоследок болела
стылое тело недвижно под ней как бревно

господи то есть не господи кто там холера
где твой обещанный праведным вечный покой
только что ночь подлиннее а дни покороче
кончены дни да и в сущности нет никакой
ночи
..^..









*  *  *

какие нам температуры вообще обещают
спасибо что в сущности бабское лето пришло
и готские горлицы мальчиков готских прельщают
осенним своим опереньем в надежде на что

ты помнишь ключом с коктебельского гона поэты
зобы их в зените пронзительным пловом полны
гостил бы и дальше у жителей этой планеты
да вот звездолет на поляне разводит пары

я жил между ними не брезгуя дружеской флягой
так липок на щупальце след человечьей руки
в назначенный час звездолет развернется над прагой
фотонная тяга и я одинокий внутри

ах ой ли вы готские сестры и певчие братья
любовь неоглядна а разум повсюду тюрьма
не пленный отныне пусть буду последняя блядь я
когда коктебель если прага забуду тебя

пускай если снова рискнет распуститься мимоза
меня недокличется в тесном застолье семья
за всеми парсеками чуткого анабиоза
я может быть русский я чешский я ваш навсегда

пусть катится ваше под звук аонидского пенья
на третьей от солнца спокойное время рекой
где готские горлицы чистят железные перья
но мальчикам это не страшно и риск никакой
..^..
















*  *  *

стопари граненые в строю
радужная в ржавчине селедка
кто теперь наследует страну
тот в уста плеснет себе сегодня
в бездне возводимой без гвоздя
мнимей сна и смысла невесомей
кто зиме замуровал глаза
клейстером и правдой с антресолей
истощив на поприще броню
где истцов история искала
бортничает с коробом в бору
странник от дубровки до беслана
от рязани до саянских гряд
доброй ночи незнакомый брат

наши тени рдели до небес
тверже сроду не было скелета
закружил завлек стеклянный лес
чья селедка дикая свирепа
дом снесло но с коробом под куст
где стаканы встарь не протекали
выдыхая истово из уст
все этиловые радикалы
раз в мороз такая синева
даже ближнего любить не жалко
воет ветер сеет семена
грянет к оттепели жатва
..^..















*  *  *

почему эти кольца сатурна
так приятно горят и культурно
а у нас в небесах пустота
отчего мы печальны и хмуры
разводя зерновые культуры
повышая надои скота

потому что адам-прародитель
оказался шпион и вредитель
а потомство за это плати
под заплатанной дождиком твердью
между быстрым рожденьем и смертью
каждый божий с утра до пяти

может в джунглях какой андромеды
без печали журчат дармоеды
астрономией дивной горды
наша миссия в мире прямая
в три погибели жить принимая
как награду рога и горбы
..^..















*  *  *

пустяки но память лишняя
здесь на площади точь в точь
подошла однажды нищая
просит чем-нибудь помочь

второпях нашарил мелочи
сердце жалостью свело
было стыдно ей до немочи
но беда сильней всего

больше в бедах не до удали
но без повода и вдруг
вспоминаешь всех кто умерли
и которые умрут

вместо бродского и пригова
вьется в космосе змея
век любимая без выбора
наша страшная земля

гаснет мозг и молкнет речь его
в верхнем зеркале сквозя
немигающее вечное
день за днем глаза в глаза
..^..













*  *  *

такие интересные закаты
изображает нам воображенье
что будь в них чистой правды хоть на четверть
мы жили бы практически в раю
а эти звезды так в средневековье
расписывали купола в россии
и кто-нибудь коварно подсмотрел
в нас норовят посеять убежденье
что гребни гор тверды и достоверны
а бабочки и эти как их птицы
вообще зашкаливают перегиб

когда я тоже молод был и жив
я полагал что факты существуют
и различал свет истины во всем
в чиновниках ручьях олимпиадах
по алгебре и в этих как бишь их
доверчиво выслушивал признанья
в любви и признавался в ней в ответ
так жаль что слишком редко признавался
потом припадок разочарованья
умерил мой картезианский раж

поверите здесь никого не встретишь
из прежних тех кто раньше были вы
есть сильный шанс что я вообще один
сидел всю жизнь и рисовал закаты
изобретал себе обмен веществ
врубая некоторые нейроны
в пустую вечность тыкался лаская
притворной музыкой притворный слух
но разве птицы могут быть неправдой
тут богом надо быть а я никто
..^..













 простые числа

темна истекает из облачной бязи водица
на дачный плетень
становится звездно и вечная пряха садится
на свой бюллетень

как бережно редкие вслух тишина отражает
слова в синеве
как будто не ночь осторожную речь окружает
а целые две

разрезанным зрением с разных поверхностей двойню
увижу едва
в светящемся в сумерки платье которую помню
и ту что была

единственной без отраженья в грядущем когда я
на долгом посту
под сохнущим млечным бельем о свиданье гадая
дышал в темноту

конверт не вернется о чем никогда не спросила
с ответом внутри
повадишься сниться сперва захвати керосина
и спички бери

встань неопалимо с протянутым факелом третья
любви поперек
откуда навек и на все световые столетья
горит рагнарёк
..^..











*  *  *

шесть лет плашмя а на седьмой с утра
как выгравировала в мышцах память
учись ходить сказала медсестра
послушался и стал учиться падать

маршрута метр не по зубам второй
но стисни и по хлипким спинкам коек
как ас в дыму на бреющем порой
вдоль фюзеляжей лидок или колек

не одолел попробовать опять
еще рывок и снова в штопор вроде
ходить впервые это как летать
но не во сне а при честном народе

была палата слишком широка
и с пола подметенного опрятно
снимали деликатно как жука
перевернут и я взлечу обратно

я понимал что надо жить спеша
лицом вперед на то и ног не две ли
как вертикален мир ликуй душа
а где стена то в ней бывают двери

врезался в стулья застревал в углу
где плавилась чужих обломков груда
и вот иду покуда не умру
я помню вас я не забыл откуда
..^..









всё в исп.  В. Луцкера

11 небесный кораблик сигналы зажег в гирляндах ночной водоем окрестные крысы столпились в кружок тихонько попеть о своем неведомый такт отбивают хвосты в пейзаже руин и колонн слова их и ноты предельно просты и даже не каждая в тон поют грызуны о добре и о зле зубастым работая ртом о том как мы жили на нашей земле и что с нами стало потом а в черной воде утопают огни сомкнулась над светом вода откуда так тщательно помнят они что было меж нами тогда до боли родные за тысячу лет в оврагах вокруг ебеня как жаль что в живых тебя все-таки нет взглянуть если нет и меня совиный ансамбль подпоет вдалеке взметнется крысиный хорал случайный младенец в людском теремке со страху портки обмарал а звезды все сыпятся сослепу вниз и месяц скрипит в колее под музыку визга под пение крыс душераздирающее "так облака бледны олени в долгой лежке так бережен в бору невидимый костер замешкаться у штор нашептывая кошке такая жизнь на свете mon enfant ma soeur блаженство что сентябрь и снова звезды оземь из нежной пропасти слепые светляки и то что мы живем превозмогая осень неведомы нигде и так невелики сентябрь и серп жнеца когда бы только знали всегда как вьется свет волнуя и слезя как точно сложится все что случится с нами мы жили бы давно уже не жить нельзя осины у ворот их медленное стадо из земноводных уз зеленый водолаз им невдомек пока что умирать не надо когда стоит любовь как полынья до глаз звон близкой осени на все края и версты в зените бронзовом где журавлиный след и ты что движешь солнце и другие звезды когда мы смотрим вверх превозмогая свет" скажи еще а скажи мне еще что там за звезды стадом дребезги радуги в глаз если слаб от слез ты и такой от них запах над лугом над садом разве это возможно разве пахнут звезды кто их сбросил наземь чтобы от песен света разрывалось сердце кто им позволил это я скажу тебе что за звезды сны дневные в саду и в поле и светом сочатся часто их зовут цветами одни весной иные летом и даже зимой горят из-под наста или просто ради напрасной славы или чтобы мы любили землю чтобы здесь жили а скажи мне теперь что за лепестки праха что за цветы в синеве трепещут двукрыло и поют так сладко что не устрашит плаха и топор лишь бы пели и всегда так было кто их поднял в небо чтобы от их полета разрывалось сердце словно влюблен в кого-то я скажу тебе что там за лепестки плоти это горние наши сестры птицы ветра рожденные из персти но живут в полете как рыба призрак низа птица призрак верха поют и в синеве раствориться стремятся чтобы нам с земли радоваться чтоб смеяться а скажи мне еще скажи мне правду что за птицы что за ангелы там чередой к речке голос горлицы и ярче лицо чем роза жизнь отдать за каждую как мотылек в свечке жить вечно чтобы глядя как идут мостками разрывалось сердце синими лепестками я скажу тебе что за ангелы земные сходят к реке на закате с печальным пеньем вот дочери человеческие иные нам невесты и даже жены долог день им коротка ночь но с ними мерещится раем те кого мы любим а потом умираем тогда скажи мне вот что скажи без обмана почему случается лишь то что случилось цветут цветы птицы поют поутру рано просили солнце сиять оно научилось сходят девушки к реке рождаются дети а меня нет почему я не жив на свете бог с тобой уж если не жив то и не надо кто не видел дня тому и ночь не настанет нерожденного мать не оплачет и рада цвет если не расцвел вовеки не увянет не упадет птица раз в зените не вьется у кого нет сердца оно не разорвется пепел и еще у них помнишь говорит она есть любопытное поверье почему-то они считают что будут жить вечно а что кошки и бабочки наоборот умирают навсегда они думают говорит она что существует кто-то который перед ними в долгу есть даже такие которые точно знают сумму этого долга но ведь мы другое дело говорит она да соглашаюсь я совсем другое с нами почему-то вышло иначе мы никогда не узнаем и не надо мы идем дальше в высокой траве где кошки гоняются за бабочками и подпрыгивают хватая лапами пустой и яркий воздух бабочки неслышно смеются кошки улыбаются в ответ еще один замечательный день непредвиденной вечности вот только если бы не этот пепел хрустящий на зубах сова и мотылек он погаснет не сразу он просто померкнет сперва несгораемый свет поднимавший на подвиги тело здесь в младенчестве было отверстие из-под сверла так и брызнул в лицо а теперь пропадет то и дело вот волнуется тело в сенях расставанья с собой где финальные титры и глохнет под грейфером лента словно в сумерки скоро из конуса света совой ни напутственных слов ни совета сове у клиента поднеси отшумевшую руку к глазам и рука невидимка почти мотылек на рентгеновской зорьке не она ли на ощупь в прибрежных кустах ивняка опускалась на пестик забытой какой-нибудь зойке но когда перепархиваешь световую кайму за порогом оглядки где плюсы и минусы квиты все победы погашены память о них никому без носителя память пуста просто в розницу биты и предвидя каким парадоксом предстанет полет после сельского летом сеанса в сенях киноклуба своему человеку последнее тело поет на прощанье но в смысле совы некрасиво и грубо ты покуда не пой ты покойному мне угоди рассуди мотыльку-мимолетке от гибели вред ли то что делаешь делай скорей уходя уходи унося что уносишь бери насовсем и не медли танго на юге парк культуры и танго на юге стисни тело и алчно молчи по кустам соловьи друг на друге с полутакта кончают в ночи заводи аргентина и торрес нам лолита в трофейном кино несусветную юности повесть как мы молоды были давно бертолетовой солью набита толпа вьются попы в рискованных па соискатели виснут на телках в каждом спермы примерный ушат хулиганы в окрестных потемках обреченно штанами шуршат массовик над баяном рыдает поверяя секреты судьбы соловей в соловья попадает человек в человека увы но смелей под аккорды слияния уст закипающий в лифчике бюст полыхают сердца как поленья под котлом нас ведь тоже пойми все с путевками для исцеленья разных язв но и страсти полны расспроси с глазу на глаз любого чем он занят в уборной с утра видишь светка стоит как свобода с фотокарточки делакруа с этим фактом пора управляться самим мы любых соловьев посрамим лейся бiле мiцне и фетяска в пойму годы с собой унося сумасшедшее танго бердянска угорелая молодость вся ледяными людьми переполнит мир по горло свои полюса наши пляски едва ли припомнит той приморской земли полоса где о шест мироздания терлись тела и какая свобода была все как есть вначале оставалось все как есть то водосточная журчала жесть то шустрые в метро шныряли крысы с афиш подкожным клейстером шурша смотрела в сумерки его душа в притворном естестве киноактрисы был сморщен мир как сказочный кощей он состоял из выцветших вещей и отношений зрение качалось в глазницах как растяжка на ветру с бессмысленной строкой он поутру вчитаться пробовал не получалось когда он честно спал то видел луг весь в лютиках на дальнем поле плуг с оратаем овраг в хрустальных росах без просыху и сам куда-то в нем в обличье старца бесконечным днем шагал сжимая суковатый посох а наяву все вкривь пошло и вкось провисло время где изъяли ось хребта он понимал что полог порван одна душа под ливнями бела пятном на сером заднике была как натали какая-нибудь портман он там лежал на цинковой доске додумывая притчу о куске невнятной надписи с изнанки века а номер на ступне уму в ответ определял помеченный предмет как окончательного человека пар над оврагом ширился и рос не просыхая в катакомбах грез он был разъят на матрицы и воздух в прощальном сне обещанный ему делился заново на свет и тьму на небо в лютиках и землю в звездах ничего не будет кроме неба в облаках жителя в дверном проеме с кошкой на руках думали не помогало в мыле голова так всего осталось мало дюжина едва отекли от мыслей лица оспа и отит житель с кошкой удалится небо улетит провели весь путь в простуде были как во сне эти кошки эти люди и другие все невозможность и неизбежность увы неизвестен мне зверь колонок размах его крыльев количество ног я глобус не раз обогнул но пока на свете нигде не встречал колонка любой колонок в этой жизни земной сумел до сих пор разминуться со мной и есть основанья считать что они в оставшиеся не покажутся дни хоть их неизбежность пойми головой утрата реальна и шанс нулевой когда у последней столпимся реки рыдая хоть шли не за этим на нас посмотреть прибегут колонки но мы их уже не заметим празеодим и платину скупая шагала и миро возьмешь ли в толк о чем скулит слепая пророчица в метро лязг турникета зычный рык возницы столетие на слом черно в очках но адские глазницы пылают под стеклом мы взаперти сюда стучать нечестно кто выследит нас тут пусть плесневеют бонды казначейства и спреды их растут что гарлемской безумице приснится чьи очи ночь хранит пока с людской начинкой колесница не врезалась в гранит жизнь избранным нежна и небо немо под землю им нельзя срывая смоквы с натюрмортов хема и устрицы грызя но ненадолго счастливы и живы с фламандского холста поставками входите пассажиры здесь есть еще места палимпсест однажды мир который был исчез в сети координат в ее деленьях от силы оставался как бы лес но без животных неба и деревьев не соловьи совсем или цветы в том прежнем ради запаха и пенья но он исчез и в нем исчезла ты ты в нем жила для нужд исчезновенья и я в воображаемом лесу пока навеки не иссякла сила стал богом и решил что всех спасу по памяти все воссоздам как было есть время правды и мое пришло на результат гляжу едва не плача как все печально вышло и смешно лишь соловьи или цветы удача в повторном мире пасмурнее днем и тягостней чем ночью было в старом а что до неба лучше мы о нем и разговора затевать не станем нет выхода иначе как терпя существовать и смерть копить по крошкам а то что в этом мире нет тебя быть может знак что не было и в прошлом в толпе задетый невзначай плечом теперь от встречных отвожу глаза я они поймут кого винить и в чем когда весь мир померкнет исчезая дракон пикирующий на сорговое поле китайские дочери хвост заплетают дракону мозаика сорго и розги под купол парчи в еловых колоннах когда бы не все по-другому в притворной природе то так бы и было почти ирония в том что вовсю фестиваль звездосбора и ангел дохнул чтобы в крапинках штамма стекло кто отбыл позволенный срок под амнистию скоро на очереди но тогда эти дочери кто дракон огнедышит неправдой одна объясняла на сорговом поле в дозоре всмотрясь говори мы вирус и как же обидно что бог обезьяна чей беженец бедный рассудок внутри головы в китае каком ни на есть наступление лета закон и всемирной истории случай не мать но если в мозгу воспалится инфекция эта но так бы и было зачем ему шины менять одну обусловил в беседке на сердце легко нам история прелесть обидно что быстро прошла китайские дочери долго в дозоре с драконом почти не исчезнут и в шишках еловых башка нектар таскали и пыльцу сквозь сотни трудных миль но время подошло к концу пора валиться в пыль ум посерьезнее чем мой велит свернуть дела зачем тогда я был пчелой зачем была пчела ум посерьезнее чем мой идеей обуян что жизнь была один сплошной оптический обман что уж мираж в густом хвоще и аист и вода и никакой пчелой вообще я не был никогда а я уже лежу в пыли и возразить нельзя но все-таки цветы цвели их хватит за глаза все лето в толчее речной я трогать их любил вот почему я был пчелой вот почему я был когда-нибудь я вспомню все что знал и все что вспомню рассую по полкам и даже тем чего не вспомню толком набью до люстр библиотечный зал пусть служит мне последняя своя просторная хоть и на склоне века александрийская библиотека где все из бывшей памяти слова не упущу в реестре ни одно из прежних лиц что радовали око но горько будет мне и одиноко глядеть в библиотечное окно под визги сверл и циркулярных пил сквозь стеллажей ажурные границы от неудачи в поисках страницы где было про тебя но я забыл утрата симметрии приснилось зеркало но сам я в нем не сплю мне даже невдомек что вот лежу и вижу себя во сне глаза распахнуты вовсю с той стороны стекла сквозь жир его и жижу добро бы зависть в нем мерещилась к тому кто глупым первенством предпочитал кичиться но отраженному не втолковать уму чем подлинней в стекле ребро или ключица и что за фишка явь когда чугунным сном объят оригинал от копии отлично а зеркало во сне и призрак бдящий в нем к моей реальности не пригнан симметрично уже всерьез боюсь что встану и уйду не тот который сплю а тот который видит меня в стеклянный лес попавшего в бреду откуда из двоих один на волю выйдет открыл бы кажется уже глаза но свет скребет пустой зрачок и огибает тело а наяву нигде оригинала нет там смерклось зеркало и время опустело тиресий он удержался от высоких фраз и выразился сдержанно и скупо когда свой собственный увидел глаз глядящим нагло из тарелки супа еще не то случается порой в иной корчме в обеденную пору с биточками он проглотил второй и весь открылся внутреннему взору представ себе в изнаночной красе без якоря на бурных водах буем он понял что субъект неописуем и перестал писать а жил как все быть может это был теперь не он слепец скулящий в придорожной нише но стала суть прозрачна как нейлон на чьих-нибудь шальных ногах и выше орбиты упирая в небеса стрелял заплесневелые коврижки и слыл в округе мудрым как лиса но был молчун и виртуоз отрыжки лишь за амбаром переждав дождя блокаду где кругом коровьи слитки он представал самим собой без скидки прозревшим задом звезды обводя укрощение вещей он ей сказал графиня вы мертвы но собеседница уже летела стремглав сквозь виртуальные миры отринув прочь балласт души и тела со всем твореньем в статусе войны он называл неважно вслух в уме ли по именам предметы и они послушно пропадали как умели но оставалось зеркало к нему он шагом марш зрачки нацелил резче и видит в амальгаме как в дыму графиню и свои другие вещи он с ненавистью оплевал стекло сложил привычные фонемы в слово и зеркало исчезло как могло повременило и возникло снова и не подвластный тлену и греху ласкал мозги не достигая низа астральный шлейф графини наверху или она вообще была маркиза тогда в последней ярости скребя орбиты глаз и натюрморт картины он сам назвал по имени себя и весь исчез а вещи невредимы имена для простоты он поступил ребенком в одну семью и тем закрыл вопрос поскольку ничего не смыслил в тонком регламенте а ел себе и рос и приживаясь в их белковом мире как будто в пазле складывал куски знал например что дважды два четыре но в школе ошибался у доски составил опись бабочкам и птицам учил язык и точно применял и приглядевшись к их двуглазым лицам мать за отца уже не принимал он выдюжил лиха беда начало где прежних жребий ожидал иной но что его от местных отличало так это страсть к скитаньям под луной беседуя с созвездиями немо личину прочь пока спала семья он мог легко ночную карту неба нарисовать он знал ее всегда светясь как фосфор где ключей и речек журчание до утренних лучей он смутно понимал что он разведчик и резидент но плохо помнил чей но после школы воротясь к обеду сдвигая ложной личности слои шифровки отправлял на андромеду своим хоть и не помнил кто свои худющий в вечных ссадинах на коже лет десять но на вид и тех не дашь как жаль его он был ребенком все же мы были все уверены что наш а на борту в их орудийном зале пока всерьез не вспыхнула война все призраки уже прекрасно знали птиц и цветов чужие имена в черте где ночь обманами полна за черными как в оспинах песками мы вышли в неоглядные поля которые по компасу искали у вахты после обыска слегка присела ждать живая половина а спутница со мной была слепа все притчи без контекста говорила безлюдье краеведческих картин холм в кипарисах в лилиях болото он там сидел под деревом один в парадной форме как на этом фото и часть меня что с ним была мертва кричала внутрь до спазма мозгового тому кто в призраке узнал меня но нам не обещали разговора ни мне к нему трясиной напрямик ни самому навстречу встать с полянки он был одет как в праздники привык под водку и прощание славянки немых навеки некому обнять зимовка порознь за чертой печали вот погоди когда приду опять но возвращенья мне не обещали рентгеновская у ворот луна в костях нумеровала каждый атом а спутница вообще сошла с ума и прорицала кроя правду матом смерть на марсе становятся сумерки строже сильнее сияет луна она и в аркадии тоже но есть ли на марсе она ученые люди из nasa уверены где-то на треть что жизнь на поверхности марса способна как мы умереть а если неправильно в насе научный придумали вклад то есть у сатурна в запасе такая луна энцелад равнина ее ледяная под ней залегает вода и устали снова не зная мы зонды отправим туда там нет стрекозы или гризли родных человеку зверей все это не поиски жизни а происки смерти скорей науке привиделись чтобы в просторах космической тьмы великой печали микробы которые смертны как мы кони над речкой стояла изба кузнеца под копотью плотной и потом никто различить не пытался лица мы знали по грохоту кто там страшней колдуна и кощея худей он плуги прямил обувал лошадей как ворон кувалда летала под черную песню металла ночные куранты над скудным жнивьем в ноябрьской предательской жиже мы слушать к плетню приходили втроем ни порознь не смея ни ближе там пламя ночами пылало года и если он спал мы не знали когда гремела печаль вековая всю правду из недр выбивая но только однажды он лег на кровать покорной сказав половине что больше коней не намерен ковать что кони свободны отныне и мы прибежав с ежедневным огнем лицо человека открыли на нем нездешним отмытое светом мы вскоре окажемся все там наутро сказала что будет ничья и сгинула как не бывала соперника вскоре нашли у ручья украдкой родня отпевала не мой ли черед позабросив дела куда эта песня упрямо вела где кони без шрамов на коже свободны и всадники тоже xix еще девятнадцать в колонке века двадцатый в пустую не вписан пока хрустальные звезды в арденнах видны и не было этой проклятой войны в одессе акация не отцвела весь дрезден в заре хиросима цела со временем кафка напишет роман о жизни где видимость все и обман потом нам платонов расскажет о том что цель пролетарского рая фантом но здесь мы еще не предупреждены и наши любимые не рождены под линцем убийца пока не подрос есть время задать неизбежный вопрос так небо светло и прозрачна вода зачем же все это случится тогда элегия с башней и птицей вообще-то с утра обещали вещая из нескольких мест что лето вернется с вещами но близок повторный арест однако и этот короткий возврат не прошел на ура с порога забрали в колодки неправду сказали с утра в окно словно в прорезь колодца взирая на бег бытия я верил что лето вернется напрасно надеялся я там небо с впечатанной башней колдует зеницы слезя нам даже на вечер вчерашний надеяться больше нельзя последняя птица в потемках наотмашь ища где светло как тщетная память в потомках влетает в ночное стекло последний к знобящему вязу глазами визит обходной и лета не жалко ни разу за вычетом птицы одной зрачку безразлична преграда под наст и в забвение впасть где даже прогноза неправда всей истины точная часть баллада о солдате там где с адом наш свет одинаков на отшибе юдоли земной мы с потемкиным брали очаков сам вперед и братишки за мной не малюткам рассказывать на ночь лучше правду за вымя не трожь что творил там григорь алексаныч за геройство таврический тож как вломились сусалами в саже под мортирный твердеющий гром одному губернатору даже обналичило яйца ядром как подводами после возили по сей день чуть вздремну и кладу эти трупы во славу россии примерзать на лимане ко льду возвращусь я к тому водоему где из брюха змеится кишка чтоб из фляжки а как по-другому угостить напоследок дружка опознаю жмура без усилий сам же камнем пометил тела и скажу ему здравствуй василий хоть и смертью убило тебя и конечно увижу ахмеда как я саблей его пополам для чего-то в ту пору победа над ахмедом понравилась нам на курьерских доставили спешно государыне матушке весть и всплакну потому что конечно я тот самый василий и есть говорят что однажды растает от последнего солнца вода государыня снова расставит нас в былые шеренги тогда мы покойники страх нам неведом потому-то подгнивший дружок и сидим у лимана с ахмедом с остальными костями в кружок напою бусурманского братца научу его залпом до дна скоро снова за сабельку браться да поди заржавела она кто преставился не умирает и сметая ненужную плоть размерзающих нас озирает одноглазый в медалях господь отверни гидрант и вода тверда ни умыть лица ни набрать ведра и насос перегрыз ремни затупился лом не берет кирка потому что как смерть вода крепка хоть совсем ее отмени все события в ней отразились врозь хоть рояль на соседа с балкона сбрось он как новенький невредим и язык во рту нестерпимо бел видно пили мы разведенный мел а теперь его так едим бесполезный звук из воды возник не проходит воздух в глухой тростник захлебнулась твоя свирель прозвенит гранит по краям ведра но в замерзшем времени нет вреда для растений звезд и зверей потому что слеп известковый мозг потому что мир это горный воск застывающий без труда и в колодезном круге верней чем ты навсегда отразила его черты эта каменная вода в ржавом остове вокзала тень струила невода зубы редкие вонзала прямо в горло немота здесь забыв собой гордиться хрипло дышит человек словно тусклая водица ночь сочится из-под век каждый зев привержен зелью жизнь диктует где поддать никогда на эту землю не сходила благодать ночь река с проворной грустью постепенно сносит к устью шелудивых и увечных население баржи в протяженье каботажа экипаж постигла лажа неприятели природы эти шлюхи и бомжи почему на пристань леты с детства выданы билеты почему ещё в полёте чайки загодя мертвы сколько глаз к стеклу ни липни там пургу сменяют ливни а потом прикроют веки санитары и менты сказка лживая связала жалких жителей вокзала рай курортный с пыльной фрески жизни требует взамен всюду пальмы посмотрите сбоку буквы на иврите для пригожих и умытых древней радуги завет я войду и буду краток миновало время пряток миру времени в обрез бейте в бубны я воскрес кони над речкой стояла изба кузнеца под копотью плотной и потом никто различить не пытался лица мы знали по грохоту кто там страшней колдуна и кощея худей он плуги прямил обувал лошадей как ворон кувалда летала под чёрную песню металла ночные куранты над скудным жнивьём в ноябрьской предательской жиже мы слушать к плетню приходили втроём ни порознь не смея ни ближе там пламя ночами пылало года и если он спал мы не знали когда гремела печаль вековая всю правду из недр выбивая но только однажды он лёг на кровать покорной сказав половине что больше коней не намерен ковать что кони свободны отныне и мы прибежав с ежедневным огнём лицо человека открыли на нём нездешним отмытое светом мы вскоре окажемся все там наутро сказала что будет ничья и сгинула как не бывала соперника вскоре нашли у ручья украдкой родня отпевала не мой ли черед позабросив дела куда эта песня упрямо вела где кони без шрамов на коже свободны и всадники тоже 1 Жжет мои руки чужая жаровня, Нет очага моему шалашу. Кто ж я такой, что живому не ровня, Теплой добычи в гнездо не ношу? Войска мне стоила эта победа, Словно я ужин проспал до обеда, Ловкий орел окрутил Ганимеда - Прячься в тени, подневольный гордец. Топает по снегу девочка Даша, Женщина Крава под ношей ягдташа С легким трофеем вечерних сердец. Зябко мне гостем у зимних жаровен, В пламени сердца душа не видна. Что мне утехи, что я невиновен, В жизни, где совести стоит вина? Евнуху поздно идти в моралисты. Руки мои холодны и безлисты, В сетунской роще январь наголо. Женщина девочке пальчики греет, Мертвое дерево в воздухе реет, В синем снегу - неживое крыло. Здесь я записан в древесную касту, Зимней березой стою, не дыша. В сетунской роще по тонкому насту Бережной девочкой ходит душа. Легкие годы звенят моментальней, Кружево снега несется над спальней, Катится поезд в глубоком логу. Светлая женщина в комнате дальней Сердце березы несет к очагу. 2 Под взглядом твоим голубиным Мне, кажется, только одно Умение быть нелюбимым Помимо таланта дано. Я буду чужим человеком, Взаимности призрак гоня. Я сяду писать вадемекум Для жизни твоей без меня. Я стану пожизненной тенью, Забуду свое ремесло И буду подобен растенью, Которое в землю вросло. Живут же без боли каменья, Глотая простор голубой. Не надо мне выше уменья, Чем быть нелюбимым тобой. Уйду в насекомое царство, Травой расстелюсь на лугу. Мне дружба твоя не лекарство, А большего сметь не могу. И грустно мне будет порою, Что в мире, где ты молода, Я дерево с горькой корою, Не давшее миру плода. 3 И когда меня Бог Моисея Подведет к моему рубежу, Я любви непроросшее семя У престола Его положу. Я скажу Ему: "Господи правый! Хоть и жил я спустя рукава, Награди меня женщиной Кравой, Если воля Твоя такова. Я охотно Тебе растолкую, Как красива она и добра. Сотвори мне вторую такую Из рассекшего сердце ребра!" СКАЖИ ЕЩЁ а скажи мне ещё что? там за звёзды стадом дребезги радуги в глаз если слаб от слёз ты и такой от них запах над лугом над садом разве это возможно разве пахнут звёзды кто их сбросил наземь чтобы от песен света разрывалось сердце кто им позволил это я скажу тебе что за звёзды сны дневные в саду и в поле и светом сочатся часто их зовут цветами одни весной иные летом и даже зимой горят из-под наста или просто ради напрасной славы или чтобы мы любили землю чтобы здесь жили а скажи мне теперь что за лепестки праха что за цветы в синеве трепещут двукрыло и поют так сладко что не устрашит плаха и топор лишь бы пели и всегда так было кто их поднял в небо чтобы от их полёта разрывалось сердце словно влюблён в кого-то я скажу тебе что там за лепестки плоти это горние наши сёстры птицы ветра рождённые из персти но живут в полёте как рыба призрак низа птица призрак верха поют и в синеве раствориться стремятся чтобы нам с земли радоваться чтоб смеяться а скажи мне ещё скажи мне правду что за птицы что за ангелы там чередой к речке голос горлицы и ярче лицо чем роза жизнь отдать за каждую как мотылёк в свечке жить вечно чтобы глядя как идут мостками разрывалось сердце синими лепестками я скажу тебе что за ангелы земные сходят к реке на закате с печальным пеньем вот дочери человеческие иные нам невесты и даже жёны долог день им коротка ночь но с ними мерещится раем те кого мы любим а потом умираем тогда скажи мне вот что скажи без обмана почему случается лишь то что случилось цветут цветы птицы поют поутру рано просили солнце сиять оно научилось сходят девушки к реке рождаются дети а меня нет почему я не жив на свете бог с тобой уж если не жив то и не надо кто не видел дня тому и ночь не настанет нерождённого мать не оплачет и рада цвет если не расцвёл вовеки не увянет не упадёт птица раз в зените не вьётся у кого нет сердца оно не разорвётся ближе к ночи в уме прогремело и в окне где в огне города замерцало небесное тело убеждая что жизнь коротка семихвостая в перьях комета неизвестно какого рожна словно сверить по списку кого-то да забыла ее ли должна прохрипит накануне ворона а когда рассвело навсегда выезжает на берег кедрона некто конный с дудой у седла эта древняя в дырах природа и немые слова изо рта извергаются без перевода тушбехата ве-нехемата некто конный в крови или мыле злая музыка сводит уста но когда плащаницу открыли изнутри оказалась пуста капли звезд на невидимой коже едкий свет под глазами утри спи бесстрашно нас кажется тоже развернули и пусто внутри "Элегия о плюшевом медведе" скажи молва премудрый гугль ответь куда уходит плюшевый медведь когда на нем повреждена обшивка когда спина от старости бела и ясен пень что жизнь была ошибка а может быть и вовсе не была повыпадали бусины из глаз скажи зачем он покидает нас под топчаном где старческий приют он молча ждал пока за ним придут вот он еще у выхода толчется надорванную лапу волоча а дальше царство вечности начнется всех плюшевых и мягких палача застынет на устах последний смех где куклам рай где ад медведей всех сесть в комнате где раньше жил медведь и вслед ему немного пореветь вот ящик где была его квартира но там он не появится опять ужели мастер всех игрушек мира не в силах нас подшить и подлатать ужели прежних лап собрать нельзя или нашарить на полу глаза два зеркала она дала ему одно взаправду и еще ночное где отраженье спрятано в дыру невидимое зеркало ручное две лопасти а вместе вся стена с той стороны заключена причина она сама пока была всегда как в зеркале простом неразличима смотри стекло просверлено насквозь нить времени проложена подкожно там предстоит все что давно сбылось а то что было раньше невозможно она ему два зеркала дала в одном лицо для памяти хранится жизнь без нее короткая длина где днем ночное зеркало граница не вспоминай зачем она вообще саднит стекло но если глянуть слева взорвется ночь и в треснувшем зрачке сощелкнутся две половинки света сарафан на девке вышит мужики сдают рубли пушкин в ссылке пьет и пишет все что чувствует внутри из кухонного горнила не заморское суфле родионовна арина щей несет ему в судке вот слетает точно кречет на добычу певчий бард щи заведомые мечет меж курчавых бакенбард знает бдительная няня пунш у пушкина в чести причитает саня саня стаканищем не части век у пушкина с ариной при закуске и еде длится спор славян старинный четверть выпить или две девка чаю схлопотала мужики пахать ушли глупой девке сарафана не сносить теперь увы с этой девкой с пуншем в чаше с бенкендорфом во вражде пушкин будущее наше наше все что есть вообще и. п. павлов хоть выпить слабак был известный любитель собак чуть завидит проделает дырку ток пропустит подставит пробирку жаль профессор реакции фрейд причинил ему видимый вред раз надумал и. п. алкоголя достоверно исследовать вкус но не чтоб как неопытный коля в лужниках отрубиться под куст перед зеркалом собственноручно выпивал совершенно научно и в уме заприметив дефект приблизительно понял эффект если б сумму значительных денег отслюнил мне стокгольмский синклит было б ясно зачем академик перед зеркалом в зюзю сидит сам я больше в пивных не бушую от вина не встаю на дыбы и собаку держу небольшую не сверля в ней особой дыры я в научный не верю прогресс даже к фрейду исчез интерес биаррица и ниццы упромыслить не чаял дары но порой проводницы на дистанции были добры можно быстрым наброском рассказать обнажая прием о себе и сопровском как мы в питер катались вдвоем угодишь в бологое по дороге на горе оно всюду недорогое угрожает изжогой вино но наутро на невском забивать в беломор анашу сверить сумерки не с кем лучше все-таки сам опишу а еще как на бис ты перед свиньями в рифму алкал разбитные гэбисты подливали нам пива в бокал всюду литература мир велик да держава одна эта родина дура за кого нас держала она ни глотка не осталось кроме нежности или стыда эта станция старость доезжает не каждый сюда на разрезанном фото расставания схема проста словно лошади клодта с двух сторон у пустого моста книга бытия в облаках при крылатой охране в безмятежном режиме игры на своем допотопном фортране демиург сочиняет миры потребляет траву и напитки за исходник полушки не дашь после третьей неловкой попытки у него получается наш на глазах возникает природа сонный плес деревянный настил даже если погрешности кода незадачливый бог допустил здесь мы ветер почувствовав свежий первобытной покорны змее ходим под руку вдоль побережий от внезапной любви не в себе сложных чувств непочатая залежь россыпь звезд над вечерней рекой если мира другого не знаешь поневоле полюбишь такой в твердой вере века пребывая что господь милосерден и благ даже если черта гробовая на поверку не фича а баг Вечный календарь I Воспоминанье редкой простоты; Покуда струны в прах не перетрутся, Сухие ритмы в притолоку бьются И осени шершавые листы. В заплатанном подоле темноты Два яблока на выщербленном блюдце, Скользящие, не в силах разминуться; Два яблока, совсем как я и ты. Вторую ночь, намеренно несмело, В тени окна щебечет Филомела, Поёт о несгоревшей головне. Коптит свеча и мечется без цели. Твои ладони на её огне, Случайный свет и тени на панели. II Случайный свет и тени на панели Назойливо пульсируют в ночи. Здесь с вечера стояли две свечи. Они погасли или догорели. Над горизонтом застланной метели В густые пряди спутаны лучи. И ты молчишь. Ты говоришь: «Молчи! Твои слова как сплетни устарели». Куда уходят старые слова, Когда из мысли, голого остова, Уже не выжать имени простого? И памяти изглоданные щели, Как повесть, где пропущена глава, В косом луче стыдливо забелели. III В косом луче стыдливо забелели Две матовых скрестившихся руки, Деревья у нахмуренной реки, Младенцы у колеблемой купели. Неверный блеск и сумрак на пределе, А ты – на расстоянии строки. И пальцы, словно клавиши, легки, Но клавиши сегодня не при деле. Нелёгкий день, но всё-таки как все, Декабрьский в снеге, мартовский в росе. Мы отмерзаем, словно пчёлы в ульях. Нам сеять хлеб и наводить мосты, И забывать на запылённых стульях Учебником примятые цветы. IV Учебником примятые цветы, Символика утраченного рая. Отныне мы завертимся, сгорая, В тяжёлом фейерверке суеты. Слова разрыва траурно просты, Как обелиски. Пауза. Вторая. И дворники скрежещут, затирая Изваянные в памяти черты. В отчаянье внезапного отлива – Ещё не ложь, но всё-таки игра – Мне надо откупиться до утра; Пока достанет ночи темноты, Разглядывать, склоняясь торопливо, В твоих глазах оконные кресты. V В твоих глазах – оконные кресты, Их синева преображает вещи. Невидимая лиственница плещет Огнём из накалившейся плиты. Проклятый мир столикой наготы Рождает свет иных потёмок резче, Как мёртвый грунт из путаницы трещин Нашатырём травлёные холсты. Но ты – всего загадочней и проще, Позёмка солнца в лиственничной роще, Неуловимый эликсир тоски. По крышам ночь ступает еле-еле, И мы – её случайные мазки, И всё кругом, и отсветы на теле. VI И всё кругом, и отсветы на теле. Ночного неба сетчатый настил – Нас этот мир по-своему простил, Хоть мы совместной каторги хотели. Отведавшие яблока, в уме ли, Дерзавшие исчислить бег светил, Пока планиды случай не сместил, А мы его распутать не сумели. О, если б ты, вчерашняя, была Слегка иная, ветреней, случайней, Простой магнит, а не канат причальный! Зима без ожидания и цели, Как пустоту сверлящая стрела, Как поезд в неозвученном туннеле. VII Как поезд в неозвученном туннеле – Слепой полёт расплющенных колёс, Случайный смех не отменяет слёз. Мы в этой спешке небо проглядели. Как пилигрим в объятиях метели, Я утопаю в облаке волос. Любовь – двуликий глиняный колосс, Века в запасе, а живёт недели. Уже грачам и ласточкам пора; Мы до сих пор не прожили вчера. А позади, у прошлого на страже, Лежат испепелённые мосты. И мы теперь – живые персонажи Из хроники несбывшейся мечты. VIII Из хроники несбывшейся мечты Случайных снов рассыпанные блёстки, Слова, запечатлённые на воске, Плывут от запоздалой теплоты. Мы испытали горечь высоты, Бессилен стих и ассонансы плоски. Давным-давно распилены на доски Безумия защитные щиты. Пронзительнее ветер, звёзды ниже. Мелькает призрак в сумеречной жиже – Твои глаза и волосы точь-в-точь. Едва дождавшись первого трамвая, Ты уезжаешь, остаётся ночь И третья, Галатея, оживая. IХ И третья, Галатея, оживая, Выходит из-за облачных ворот, Твоей тоски непроизвольный плод, Взлохмаченная зыбь береговая. Но в этом сне себя не узнавая, Ты мир воссоздаёшь наоборот. Тебя досада ревности берёт, Взаимности отсрочка даровая. Но этот бред – знамение конца. Над пригородом, в обмороке дыма, Лишь мне видна, тебе неразличима, Как в тёмный ствол нарезка винтовая Уходит с освещённого конца, Стоит меж нами облачная свая. Х Стоит меж нами облачная свая. Молочный ветер светится в окне. Перетопи на медленном огне Ярмо забот, как свечка восковая! О, верности награда роковая! Пройди на кухню. Прислонись к стене. Закрой глаза. Не думай обо мне, Росой забвенья щёки омывая. Настанет утро в городе твоём, Но нам его не пережить вдвоём. Уже апрель грохочет в водостоке. Пылает неба чёрная слюда. Твои непросыхающие щёки Всю ночь в потёках лунного следа. ХI Всю ночь в потёках лунного следа Дрожат домов дымящиеся глыбы, Как насмерть перепуганные рыбы, Плывущие в тугие невода. Нам из кольца не выйти никуда. Ещё вчера рискнули бы, смогли бы, Но либо роль не позволяет, либо Отравлена стоячая вода. Ты затихаешь и садишься рядом. Сырой рассвет качается над садом. На тёмных ветках – гроздья воронья; Их литургия сумрачно картава. Нам на двоих досталась полынья, Мы словно шхуны в лапах ледостава. ХII Мы словно шхуны в лапах ледостава, Над чернотой рискованной одни. Ночная муть раскинула огни На берег слева и на берег справа. С вершин сознанья медленная лава Спускается, пережигая дни. Спаси меня, весна, и сохрани! Я потерял на оборону право. Ложится утро складками у рта, Дурачится у майского шеста. Твоя беда – на дне его колодца. И кажется, затишье навсегда… А пустота о стены сруба бьётся, А злая ночь глядит из-подо льда. ХIII А злая ночь глядит из-подо льда… Ленивый дрейф без счёта дням и милям. Еловой гривой тянется под килем Колючих трав густая борода. Сонливых звёзд несчётные стада. Есть тишина в неколебимой силе. И по дорогам, словно крабы в иле, Цыганские блуждают поезда. Войди ко мне! Я не хочу разлуки. Её приметы в тайном перестуке Тяжёлых льдин, ползущих в небеса. Как в светлый камень чёрная оправа, Она вцепилась в наши паруса – Внимательна, хитра, тысячеглава… ХIV Внимательна, хитра, тысячеглава, Стоит разлука у моих дверей. В крови невыносимей и острей Недоуменья бледная отрава. Одела небо звёздная отава. Мы пленники серебряных морей. И целый мир в разводах фонарей, Как дальний хвост порожнего состава. О, белый свет, мой необжитый дом, Где мы крепки любовью и трудом, С творения поделенный двоими – Исполу слава, поровну мечты. А мне теперь осталось только имя, Воспоминанье редкой простоты. ХV Воспоминанье редкой простоты, Случайный свет и тени на панели. В косом луче стыдливо забелели Учебником примятые цветы. В твоих глазах – оконные кресты. И всё кругом, и отсветы на теле, Как поезд в неозвученном туннеле Из хроники несбывшейся мечты. И третья, Галатея, оживая, Стоит меж нами облачная свая Всю ночь в потёках лунного следа. Мы словно шхуны в лапах ледостава, А злая ночь глядит из-подо льда – Внимательна, хитра, тысячеглава… (1969) Оскудевает времени руда. Приходит смерть, не нанося вреда. К машине сводят под руки подругу. Покойник разодет, как атташе. Знакомые съезжаются в округу В надеждах выпить о его душе. Покойник жил – и нет его уже, Отгружен в музыкальном багаже. И каждый пьет, имея убежденье, Что за столом все возрасты равны, Как будто смерть – такое учрежденье, Где очередь – с обратной стороны. Поет гармонь. На стол несут вино. А между тем все умерли давно, Сойдясь в застолье от семейных выгод Под музыку знакомых развозить, Поскольку жизнь всегда имеет выход, И это смерть. А ей не возразить. Возьми гармонь и пой издалека О том, как жизнь тепла и велика, О женщине, подаренной другому, О пыльных мальвах по дороге к дому, О том, как после стольких лет труда Приходит смерть. И это не беда. Борщ когда настал конец всему пожар окрестных рощ весь горизонт увяз в дыму а мы варили борщ мы шум снимали поскорей мы жгли последний газ покуда залпы батарей нащупывали нас я встал и подошел к окну где взрывы чуть моргни где нам кровавую луну развесили они уже вертелись как юла покойники в гробу и кто-то вскинув два крыла уже трубил в трубу оскал обрушенной стены предсмертный визг котов и оклик мне из-за спины садимся борщ готов мы ляжем вскорости костьми но борщ не пропущу не пропадать же черт возьми хорошему борщу, теперь короткий рывок и уйду на отдых в обшарпанном 6-motel’е с черного въезда визг тормозов и время замирает в потных послеполуднях жиже жить не сыщешь места какой-то шибойген или пеликен-рэпидз всплески цветных галлюцинаций на заборах окно в бетон на стене трафаретом надпись то-то и то-то паркинг в пыльных сикаморах платишь индусу в субботу сколько осталось или в календаре переставляешь числа ящик на кронштейне звездный след это старость годы которым в уме не прибавить смысла солнце летит болидом за дальний пакгауз точка где исчезну и уже не покаюсь щелкнешь пультом и в кильватер ток-шоу теннис а поскольку лето в календаре постольку звон цикад я вчера через дорогу в denny’s слышал про озеро в пяти часах к востоку взглянуть бы раз но движок у доджа ни к черту ремень вентилятора источили черви пергидролевая за стойкой взбила челку не для меня конечно да и мне зачем бы кофе разит желчью носок изъездил вену запор на заре потом понос на закате озеро-шмозеро вообще не шибко верю ничего не бывает витгенштейн в трактате написал как отрезал каждому известно правило мир это все что имеет место озеро мичиган заветный берег жизни так далеко на сушу отшвырнуло бурей не был в йеллоустоне где медведи-гризли в сущности то же что и европейский бурый где-то америка башни вновь по макету гадай в шибойгене переживут ли зиму нынче было знаменье как баньши макбету на коре кириллицей костя сердце зину дрогнуло перед взрывом что земля большая сердце истекло любовью к родному краю но уже все равно потому что вкушая вкусих мало меду и се аз умираю в городке которого не припомнит карта на крыльце мотеля в подтяжках из k-mart’а Ах лебеди, лебеди с неба На плечи, в сугробы, в глаза… Застыл молчаливо и гневно Покинутый снами вокзал. А в окнах мерещится вызов, А в залах – плакучий угар. И лебеди с тёмных карнизов Срываются на тротуар. На четверых нетронутое мыло, Семейный день в разорванном кругу. Нас не было. А если что и было – Четыре грустных тени на снегу. Там нож упал – и в землю не вонзится. Там зеркало, в котором отразиться Всем напряженьем кожи не смогу. Прильну зрачком к трубе тридцатикратной – У зрения отторгнуты права. Где близкие мои? Где дом, где брат мой И город мой? Где ветер и трава? Стропила дней подрублены отъездом. Безумный плотник в воздухе отвесном Огромные расправил рукава. Кто в смертный путь мне выгладил сорочку И проводил медлительным двором? Нас не было. Мы жили в одиночку. Не до любви нам было вчетвером. Ах, зеркало под суриком свекольным, Безумный плотник с ножиком стекольным, С рулеткой, с ватерпасом, с топором. ХОЛОДИЛЬНИК отслезив глаза в сигаретном дыме в том краю стократ после всех котлет мы садились к дыне мать с отцом и брат за спиной фреоном бурлил саратов из тщедушных сил и магнитофон с польским роком братов из-за стенки выл но ещё услышу о чём народ мой если весь замру говорила мать что воды холодной пить нельзя в жару потому об этом весь день с утра я что в кругу планет больше нет на свете такого края никакого нет где со зноем один на один машинка как в болотах танк ресторан днипро сигареты шипка желтизна фаланг каждый день если небо придавит тонной псу под хвост труды каждый божий раз когда вдруг студёной отхлебнёшь воды 2013 г. в полдневную темень на страшном ветру потухшее тело чернело вверху но те что расправу вершили еще разойтись не спешили один милосердно ускорить финал меж ребер копье на полпяди вогнал по личной какой-то причине приход облегчая кончине с душой эта плоть расквиталась давно но жалу копья поддалась все равно кровавую выплеснув воду на шлемы латинскому взводу поодаль безгласные стиснув уста ждал отрок которому прямо с креста он мать поручал умирая и петр и мария вторая от стен где вчера он учил невредим состав омовенья принес никодим в льняную укутали робу и стражей приставили к гробу уже овчары поднимали жезлы пасхальную снедь собирали в узлы и ангел его благовестный на склон поднимался окрестный но думалось в горестной спешке петру что незачем в храм приходить поутру что время готовиться к тратам вернуться на промысел с братом еще не гасила мария огня вперясь в непроглядную стену еще в обещание третьего дня не верилось крестному тлену Песня шамана ваша пора приходит ваша расплата сын ли судья отцу или брат на брата в стекла шрапнелью вдребезги кабинет черным огнем гортань опаляет чаша эта планета и эта страна не ваша в полдень вердикта не отопретесь нет в точности вам воздастся по вашей вере вспомним шакалью псарню на селигере пули в беслане в зале норд-оста газ на триумфальной в суде ли на каланчевке грянет раздача мыла вам и бечевки большей добычи не унести от нас если и правда что нет за порталом ада вам ни смолы ни серы от нас не надо казни верней не сыскать чем слюна и смех есть у прозревших на свете свои святыни за человечий фарш колымы катыни станете в срок мертвы и мертвее всех здесь над костром возжигая гнилье и травы скорую гибель зову на тех кто неправы дымные клочья в небо и бубен бей хоть ацетоном в пакете в тюбике клеем если и сами к утру не все уцелеем гибель богиня счастья молитесь ей (2008) холодильник отслезив глаза в сигаретном дыме в том краю стократ после всех котлет мы садились к дыне мать с отцом и брат за спиной фреоном бурлил саратов из тщедушных сил и магнитофон с польским роком братов из-за стенки выл но еще услышу о чем народ мой если весь замру говорила мать что воды холодной пить нельзя в жару потому об этом весь день с утра я что в кругу планет больше нет на свете такого края никакого нет где со зноем один на один машинка как в болотах танк ресторан днипро сигареты шипка желтизна фаланг каждый день если небо придавит тонной псу под хвост труды каждый божий раз когда вдруг студеной отхлебнешь воды 2013 Я – "фита" в латинском наборе, Меч Аттилы сквозь ребра лет. Я – трава перекатиморе, Выпейветер, запрягисвет. Оберну суставы кожей, Со зрачков нагар соскребу, В средиземной ладони Божьей Сверю с подлинником судьбу. Память талая переполнит, И пойдут берега вразнос. Разве озеро долго помнит Поцелуи рыб и стрекоз? Я не Лот спиной к Содому, Что затылочной костью слеп. Я – трава поверникдому, Вспомнидруга, преломихлеб. Но слеза размывает берег, Я кружу над чужой кормой, Алеутская птица Беринг, Позабывшая путь домой. * * * Бредит небо над голым полем И дорога белым бела. С обезглавленных колоколен Облетают колокола. Опадают, раскинув руки, И по ниточкам снежных трасс Одиноко блуждают звуки, Забинтованные до глаз. Тихой стужей и летом сонным Под ногами дрожит, пыля, До краев колокольным звоном Переполненная земля. * * * Пойдем играть, расставим шашки, Дневная смена коротка. Уже не вымолит поблажки Оглохший гвоздь у молотка. Оставим невидаль земную В удел жестокому труду. Я небо в клетку разлиную И солнце в дамки проведу. Поедем зимником убогим, Пока на станции обед, За черным воздухом глубоким, За белым воздухом побед. Там дни высокие пернаты, Сады в скрипичном серебре, А нам железные пенаты В короткой выпали игре. Теченье музыки недолгой Нам перепутало ходы, Покуда ласточки над Волгой Таскали годы из воды. Свернем работу без улыбки, Пойдем играть, настроим скрипки, Валторны стиснем у бедра: Здесь только музыка - игра. * * * Полуживу - полуиграю, Бумагу перышком мараю, Вожу неопытной рукой. Вот это - лес. Вот это - речка. Двуногий символ человечка. И ночь. И звезды над рекой. Дыши, мой маленький уродец, Бумажных стран первопроходец, Молись развесистой звезде. Тиха тропа твоя ночная, Вода не движется речная И лес в линованной воде. Я сам под звездами немею, Полухочу - полуумею, Прозрачный, маленький такой, С тех пор, как неумелый кто-то Меня на листике блокнота Изобразил живой рукой. * * * На четверых нетронутое мыло, Семейный день в разорванном кругу. Нас не было. А если что и было - Четыре грустных тени на снегу. Там нож упал - и в землю не вонзится. Там зеркало, в котором отразиться Всем напряженьем кожи не смогу. Прильну зрачком к трубе тридцатикратной - У зрения отторгнуты права. Где близкие мои? Где дом, где брат мой И город мой? Где ветер и трава? Стропила дней подрублены отъездом. Безумный плотник в воздухе отвесном Огромные расправил рукава. Кто в смертный путь мне выгладил сорочку И проводил медлительным двором? Нас не было. Мы жили в одиночку. Не до любви нам было вчетвером. Ах, зеркало под суриком свекольным, Безумный плотник с ножиком стекольным, С рулеткой, с ватерпасом, с топором. * * * Что осталось от наших встреч? Несколько улиц вперемешку с ливнем, Полузабытый проходной двор И липы, липы по всему небу, От которых бывает так душно, Что с непривычки не сощурить глаз. Что осталось от наших слов? Немного оболочки, немного сути, Которая теперь приживается в словах других людей, Твои случайные слезы - Но это уже никому не нужно. Что осталось от наших жизней? Тишина! Я мечтал подружиться с совой, но, увы, Никогда я на воле не видел совы, Не сходя с городской карусели. И хоть память моя оплыла, как свеча, Я запомнил, что ходики в виде сыча Над столом моим в детстве висели. Я пытался мышам навязаться в друзья, Я к ним в гости, как равный, ходил без ружья, Но хозяева были в отъезде, И, когда я в ангине лежал, не дыша, Мне совали в постель надувного мыша Со свистком в неожиданном месте. Я ходил в зоопарк посмотреть на зверей, Застывал истуканом у дачных дверей, Где сороки в потемках трещали, Но из летнего леса мне хмурилась вновь Деревянная жизнь, порошковая кровь, Бесполезная дружба с вещами. Отвинчу я усталую голову прочь, Побросаю колесики в дачную ночь И свистульку из задницы выну, Чтоб шептали мне мыши живые слова, Чтоб военную песню мне пела сова, Как большому, но глупому сыну. -- 1978 В короткую ночь перелетной порой Я имя твое повторял, как пароль. Под окнами липа шумела, И месяц вонзался в нее топором, Щербатым, как профиль Шопена. Нам липа шептала, что ночь коротка – Последняя спичка на дне коробка. Я имя твое наготове берег, Как гром тишина грозовая, Летя по Каретной в табачный ларек, Авансом такси вызывая. Пустые звонки вырывались из рук, Над почтой минуты мигали. На город снижался невидимый звук, Мазурку сшивая кругами. Не я тебе липу сажал под окном, Дорогу свою не стелил полотном. Слеза моя, кровь и ключица. Нам без толку выпало вместе в одном Раздвоенном мире случиться. Останется воздух, а дерево – прах. Пространство спешит на свободу. Нам выпало жить в сопряженных мирах, Без разницы звезд над собою. Я черный Манхэттен измерю пешком, Где месяц висит над бетонным мешком, Сигнальная капля живая, Минуту с минутой, стежок за стежком Мазурку из мрака сшивая. (1980 или около того) Холодильник отслезив глаза в сигаретном дыме в том краю стократ после всех котлет мы садились к дыне мать с отцом и брат за спиной фреоном бурлил саратов из тщедушных сил и магнитофон с польским роком братов из-за стенки выл но еще услышу о чем народ мой если весь замру говорила мать что воды холодной пить нельзя в жару потому об этом весь день с утра я что в кругу планет больше нет на свете такого края никакого нет где со зноем один на один машинка как в болотах танк ресторан днипро сигареты шипка желтизна фаланг каждый день если небо придавит тонной псу под хвост труды каждый божий раз когда вдруг студеной отхлебнешь воды